Котлован вощев ударение в фамилии (8 видео) | Русский язык. Правила написания

Содержание

Система персонажей повести «Котлован»
Котлован вощев ударение в фамилии
«Система персонажей повести «Котлован»»
📹 Видео

Видео:Краткое содержание - КотлованСкачать

Система персонажей повести «Котлован»

Фамилия главного героя «Котлована» Вощев сразу же обращает на себя внимание читателя. Грамматически это типично русская фамилия, оканчивающаяся на -ев. Лексически — конгломерат разнородных значений, угадываемых на слух. Возможно, фонетически фамилия Вощев связана со словами «вообще» (в разговорном варианте — «ваще») или «вотще». Интересно, что оба «значения» фамилии героя реализуются в повести. Вощев ищет смысл общего существования («своей жизни я не боюсь, она мне не загадка»), однако его собственные поиски истины и стремление приблизиться к некому идеалу, остаются тщетными. Имя главного героя словно направляет читателя и, в то же время, «впитывает» значения контекста, наполняясь новыми оттенками смысла.

В прозе Платонова почти отсутствуют портретные характеристики, его герои обитают в мире без интерьеров и материальных («вещных») подробностей. Место портрета занимают приблизительно такие описания: у Козлова было «мутное однообразное лицо» и «сырые глаза», у Чиклина — «маленькая каменистая голова», у пионерок на лицах остались «трудность немощи ранней жизни, скудость тела и красоты выражения», у мужика, прибежавшего из деревни, были глаза «хуторского, желтого цвета». Нереальный момент повести — Чиклин и Прушевский, некогда знавшие мать Насти, вспоминают ее не по чертам лица, но по ощущению поцелуя, бережно хранящемуся в их памяти.

Платонов складывает портрет героя не из конкретных черт лица, а из едва уловимых его выражений. Для писателя важна не отдельная внешняя деталь, но внутренний смысл целого. Изредка появляются предметные подробности, воспринимающиеся как неожиданный диссонанс, так как они слишком материальны в «прозрачном» пространстве платоновского текста.

Так же, как и фамилия Вощев, имя Настя в контексте повести наполняется глубоким смыслом. С греческого имя Анастасия переводится как «воскресшая». В повести все действия героев пронизаны ощущением будущего воскрешения мертвых. Главный герой «Котлована» Вощев собирает в свой мешок «всякие предметы несчастья и безвестности», чтобы в будущем вернуть им тот смысл всеобщего существования, который они так и не узнали. Собирая «утильсырье», он имеет в виду грядущее одухотворение ветхой, устаревшей материи: «Я прах и то берегу, а тут ведь бедное существо!»

Однако именно смертью Насти — «воскресшей» — завершается повесть. Драматический диссонанс имени и судьбы ребенка — логический итог «общего дела» строителей Котлована — миража. Также как ненужным после смерти Насти — «будущего счастливого человека» — стал Дом, жизнь в котором лишилась всякого смысла. «Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и убежденном впечатлении?» Все надежды на воскрешение истины и жизни оказались тщетными.

Видео:Котлован. Андрей ПлатоновСкачать

Котлован вощев ударение в фамилии

Дужина Н. И. Путеводитель по повести А. П. Платонова «Котлован»

Повесть Андрея Платонова «Котлован» не имеет авторской датировки. Только анализ исторической основы содержания позволяет предположить, что она написана, вероятнее всего, в первой половине 1930-х гг. Именно на это время пришелся один из самых драматических периодов отечественной истории, по глубине осмысления и оригинальности изображения которого Платонову нет равных в русской культуре XX века.

В конце 1920-х годов наша страна, согласно официальной политической фразеологии, приступает к «построению социализма». Цель предыдущего курса — новой экономической политики — определяли более скромно: восстановление разрушенной в гражданскую войну экономики и «строительство социалистического фундамента народного хозяйства»[1]. Считалось, что к 1927 г. нэп выполнил свою задачу: «социалистический фундамент народного хозяйства» был построен; далее предстояло воздвигнуть само здание социализма. 1929 год, который начинал «первую пятилетку по строительству социализма», Сталин назвал «годом великого перелома на всех фронтах социалистического строительства»: в области производительности труда, «строительства промышленности» и «строительства сельского хозяйства». Оптимизм вождя поддержала и «служанка» режима — советская литература. Однако реальность, отраженная в многочисленных документах времени, причем не только неофициальных (письма), но и официальных (периодическая печать), говорила об обратном: глубоком равнодушии большинства населения к проводимым в стране преобразованиям и низкой производительности труда, а также отсутствии у власти реальных средств для развития промышленности. «Строительство» же сельского хозяйства, закончившееся насильственной коллективизацией 1930 г., привело к окончательному «слому» деревни и позволило переосмыслить знаменитое сталинское выражение.

Значение этих событий и безусловный приоритет Андрея Платонова в литературе о них М. Геллер объяснил так: «Реальным событиям, строго определенным временем и пространством, Платонов придает символический смысл, превращающий „Котлован“ в единственное в литературе адекватное изображение событий, значение которых в истории страны и народа превосходит значение Октябрьской революции»[2].

М. Геллер указал на две особенности платоновской прозы: реальность и конкретность событий, положенных в основу содержания, и символический смысл, который придает им Платонов. Если символизм платоновских образов давно признан и стал предметом литературоведческого анализа, то их реальная основа осталась практически без внимания исследователей. И это при том, что тексты Платонова отличает почти публицистическая насыщенность фактами реальной жизни. Третья черта платоновской прозы, на которой отчасти и основан ее символизм, тоже неоднократно называлась: опора писателя на философский (точнее, литературный в широком смысле) контекст. Вот как об этом пишет М. Золотоносов, делая особый акцент на реализме Платонова: «Философский контекст естественно сопрягается в произведениях Платонова с современным ему политическим контекстом. Собственно говоря, попытка философского осмысления политических реалий 20-х годов и создает своеобразие платоновских художественных текстов : с помощью философии как универсального знания писатель пытался объяснить (или скомпрометировать) конкретную политическую реальность, обступавшую его со всех сторон и чрезвычайно интересовавшую его. Отсюда наложение политического и философского контекстов ; отсюда же необычайное внимание и почти исчерпывающее знание социально-политической и идеологической повседневности . Проза Платонова реалистична, можно сказать, изощренно реалистична»[3]. Синтез трех этих черт — реальной основы образов, их философского подтекста и символического смысла — и создает феномен прозы Платонова. Данная особенность в сочетании с оригинальностью платоновской оценки происходящего делает «Котлован» не только одним из самых необычных произведений русской литературы XX века, но и одним из самых сложных и «непрочитанных».

Своеобразная поэтика, обилие реалий времени, непонятных современному читателю, очень непростой философский контекст, но главное — то особое место, которое занимает Андрей Платонов в русской культуре XX века и современном осмыслении нашей истории, приводят к мысли о необходимости подробного комментария к платоновской повести. Потребность в таком комментарии вызвана еще и тем обстоятельством, что «Котлован» входит не только в вузовскую, но и школьную программу по литературе.

При составлении комментария мы опирались на манеру Платонова сопрягать современную реальность с тем, что можно назвать «культурным контекстом»: мифологическими, философскими, религиозными идеями, а также собственным ранним творчеством. Поэтому рассмотрели следующие мини-сюжеты «Котлована» сначала на фоне событий общественно-политической жизни страны, а затем — в ретроспективе культуры:

Главный герой повести Вощев: его увольнение с предприятия и поиски истины.

«Другой город», в который приходит Вощев в поисках истины и нового места работы; артель строителей, к которой он присоединяется.

Основной строительный объект этого города — башня «общепролетарского дома»: разные стадии ее строительства; девочка Настя и ее мать, связь Насти с «общепролетарским домом».

Деревня и коллективизация.

Вощев: собирание «вещественных остатков потерянных людей».

Даже при таком схематичном воспроизведении содержания «Котлована» бросается в глаза иносказательность и «литературность» его сюжета и образов. Более неожиданным становится то, что повесть полностью вписывается в социально-политическую повседневность 1929–1930 гг. При этом и ее название, и композиция имеют свои объяснения и параллели как в современной Платонову действительности, так и в значимых для него по каким-то причинам произведениях культуры.

В процессе работы над рукописью повести Платонов значительно сократил ее текст. Однако некоторые из таких исключенных фрагментов дают представление об общей атмосфере, в которой создавался «Котлован», и проливают свет на наиболее спорные вопросы его проблематики. Их мы тоже включили в наш анализ и прокомментировали. Динамическая транскрипция рукописи «Котлована» опубликована в сборнике материалов его творческой истории, изданных Пушкинским Домом: Андрей Платонов. «Котлован»: Текст, материалы творческой истории. СПб.: Наука, 2000. Текст повести цитируется по этому изданию.

Глава 1. События общественно-политической жизни страны, получившие отражение в «Котловане»: Город и деревня

Первое, что производит впечатление на всякого читателя «Котлована», — это заглавный образ. Он настораживает и вызывает тревожные предчувствия. Современный читатель может не знать, что котлован был распространенным в первую пятилетку строительным объектом, а знаменитая повесть Платонова названа по аналогии с популярным в конце 1920-х — начале 1930-х годов индустриальным романом: «Доменная печь» (1925) Н. Ляшко, «Домна» (1925) П. Ярового, «Стройка» (1925) А. Пучкова, «Цемент» (1925) Ф. Гладкова, «Лесозавод» (1927) А. Караваевой, «Бруски» (1928–1932) Ф. Панферова и др. Многие из этих названий не лишены метафорической переносности или даже, как писали в учебниках советской литературы, символического подтекста. Например, гладковский цемент — это не только продукция завода, но и «рабочий класс, скрепляющий трудовые народные массы и становящийся фундаментом новой жизни»[4]. Платонов не отступает от литературного шаблона: котлован в качестве производственного объекта, на котором происходит действие, выносится в заглавие. И точно так же, как у современных Платонову советских писателей, этот образ несет дополнительную смысловую нагрузку. Его символический подтекст опирается на ассоциации, подкрепляемые сюжетом, — яма и могила. Такое восприятие заглавного образа признают практически все. Вот, например, как пишет об этом А. Павловский: «Образ Котлована как углубляющейся Могилы является одним из символов этой горькой, пророческой и, к несчастью, оправдавшейся мысли художника»[5]. Так обычный строительный объект первой пятилетки становится символом исторического тупика, а повесть А. Платонова вписывается в современную ему литературу.

Видео:Как понять «Котлован» Платонова?Скачать

«Система персонажей повести «Котлован»»

Первым на страницах «Котлована» появляется Вощев. Фамилия героя сразу обращает на себя внимание читателя: грамматически это типично русская фамилия на — ев, лексически — конгломерат разных, «мерцающих» значений, угадываемых на слух. Наиболее очевидна фонетическая связь фамилии Вощев со словами «вообще» (в разговорном варианте — «ваще») и «вотще». Оба «значения» фамилии героя реализуются в повести: он ищет Смысл общего Существования («своей жизни я не боюсь, она мне не загадка») — но его личные поиски истины, равно как и общие усилия в достижении идеала, остаются Тщетными. Имя, таким образом, задает вектор смысла; оно как бы направляет читателя — но одновременно и «впитывает» значения контекста, наполняясь новыми оттенками смысла. (Содержательный анализ семантики имен собственных в прозе А. Платонова дается в статье А. Харитонова «Система имен персонажей в поэтике повести «Котлован» («Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 2. М.: Наследие, 1995. С. 152-172).)

Значение имени в поэтике Платонова особенно важно потому, что это едва ли не единственный источник информации о герое. В прозе Платонова практически нет портретных характеристик, его герои обитают в мире, лишенном интерьеров и вещных подробностей. Внешняя изобразительность сводится к нулю, а место портрета занимают примерно такие описания: у Козлова было «мутное однообразное лицо» и «сырые глаза», у Чиклина — «маленькая каменистая голова» , у пионерок остались на лицах «трудность немощи ранней жизни, скудость тела и красоты выражения», у прибежавшего из деревни мужика были глаза «хуторского, желтого цвета». Чиклин и Прушевский вспоминают мать Насти, которую они когда-то знали, не по чертам лица, а по ощущению поцелуя, которое бережно хранится в их памяти. (Попробуйте представить себя в роли художника — иллюстратора платоновских изданий: насколько точно можно запечатлеть в рисунке «трудность немощи» или «хуторской» цвет глаз?)

Традиционный зрительный ряд в поэтике Платонова отсутствует: портрет героя складывается не из конкретных черт лица, а из едва уловимых его выражений. Подобно тому как улыбка Чеширского кота может обходиться без самого кота, внутренняя жизнь платоновских героев может обходиться без их зрительно представимого облика. Для Платонова всегда важна не отдельная внешняя деталь, а внутренний смысл целого. Поэтому изредка появляющиеся предметные подробности (например, сравнение худенькой руки Насти с «тонкой овечьей ножкой») воспринимаются как неожиданный диссонанс — они слишком материальны в «прозрачном» пространстве платоновского текста.

Имя Настя, так же, как и фамилия Вощев, в контексте повести наполняется глубоким смыслом. С греческого имя Анастасия переводится как «воскресшая» — идея будущего воскрешения мертвых пронизывает все действия героев «Котлована». Вощев собирает в свой мешок «всякие предметы несчастья и безвестности», чтобы в будущем вернуть им тот смысл всеобщего существования, которого им так и не дано было узнать. «Утильсырье» для Вощева отнюдь не отбросы — когда он объясняет Насте, что и медведь тоже пойдет в утильсырье, он имеет в виду будущее одухотворение ветхой материй: «Я прах и то берегу, а тут ведь бедное существо!»

Однако именно смертью Насти — «воскресшей» — завершается повесть. Настя действительно однажды вернулась к жизни — Чиклин находит ее в комнате, где умирает ее мать; замуровав эту комнату, Чиклин превратил ее в склеп для умершей. Трагический диссонанс имени и судьбы Насти — логический итог «общего дела» строителей миража. Дом остался не только не построенным — он стал ненужным, потому что в нем после смерти Насти, «будущего счастливого человека», некому жить. «Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и убежденном впечатлении?» Не случайно соединение имен Вощева и Насти в финале повести: надежды на Воскрешение Смысла (истины) и жизни оказались Тщетными.