К с шиловский ударение

Фамилия Шиловский

Шиловский – мужская русская, украинская, белорусская или польская, реже литовская, словацкая, словенская, хорватская, чешская, македонская, болгарская, еврейская фамильная модель, образованная от топонимов, названий мест (Вишневец → Вишневецкий, поместье за болотами → Заболоцкий), от фамилий помещиков (Строганова холоп → Строгановский), либо фамилии польского, западно-украинского либо западно-белорусского происхождения имеющие ударение на предпоследнем слоге (Потоцкий).

Национальность

Русская, украинская, белорусская, польская, литовская, словацкая, словенская, хорватская, чешская, македонская, болгарская, еврейская.

Происхождение фамилии с суффиксами -ский/-цкий

Как возникла и откуда произошла фамилия Шиловский? Шиловский – русская, украинская, белорусская или польская, реже литовская, словацкая, словенская, хорватская, чешская, македонская, болгарская, еврейская фамильная модель, образованная от топонимов, названий мест, от фамилий помещиков, либо фамилии польского, западно-украинского либо западно-белорусского происхождения имеющие ударение на предпоследнем слоге.

Значение и история возникновения фамилии с суффиксами -ский/-цкий:

• От топонимов.
  Например, Дубово → Дубовский, Стеблевка → Стебливский и т.п.
• От названий мест.
  Например, Терек → Терский, на лугу → Луговский и т.п.
• От от фамилий помещиков.
  Например, Краснов → Красновский, Кучков → Кучковский и т.п.
• От фамилий польского, западно-украинского либо западно-белорусского происхождения имеющие ударение на предпоследнем слоге.
  Например, Заблоцкий, Красинский и т.п.

История

Данный тип фамилий охватывает приблизительно до 10% белорусов и распространён по всей территории страны, с максимальным сосредоточением в Гродненской области (до 25%) с постепенным убыванием на восток. Однако в минимальном количестве 5—7% жителей, такие фамилии представлены в Беларуси в каждом населённом пункте.

Фамилии заканчивающиеся на -ский/-цкий считаются изначальными для обширного культурного ареала, они характеры для украинского, белорусского и польского языков. Суффиксы -ский/-цкий является общеславянским по происхождению. Но подобные фамилии изначально были у польской аристократии, и образовывались как правило от названия имений. Такое происхождение придавало фамилиям социальную престижность, в результате чего данный суффикс распространился в других социальных слоях, утвердившись в итоге как преимущественно польский суффикс. В результате сначала в Польше, затем на Украине, в Беларуси и Литве, которые входили в состав Речи Посполитой, суффикс -ский/-цкий распространялся также в низших социальных слоях и разных этнических группах. Престиж фамилий на -ский/-цкий, которые считались польскими и шляхетными, был столь высок, что данный словообразовательный тип распространился и на патронимические фамилии. К примеру, некто Милко становился Милковским, Кернога → Керножицким, а Скорубо → Скорубским. В Белоруссии и на Украине у магнатов Вишневецких, Потоцких часть их бывших крестьян получила фамилии своих владетелей (Вишневецкий, Потоцкий). Значительная часть фамилий на -ский/-цкий в Беларуси не имеет топонимической основы, данными суффиксами нередко оформлялись заурядные крестьянские имена.

Практически все фамилии на -ский/-цкий значатся в гербовниках Речи Посполитой. История многих семей берёт начало в глубокой древности, к примеру Бельские ведут род от Гедимина, а Глинские от Мамая и т. д. Остальные семьи хоть и менее знатные и древние, но тоже оставили свой след в истории. Например, было пять шляхетских семейств с фамилией Козловский, различного происхождения с гербами Ястребец, Лис, Вежи, Слеповрон и Подкова. Практически то же самое можно сказать о знатности фамилий на -ович/-евич. Например, известны два дворянских рода Климовичей гербов Ясеньчик и Костеша, и два рода Макаревичей гербов Лис и Самсон. Однако ближе к началу XX века фамилии в значительной степени утратили свою сословную окраску.

У поляков фамилии на -ский/-цкий составляют 35,6% (на севере Польши до 50%). У восточных украинцев – 4-6%, у западных – 12-16%. У словаков они составляют 10% (Есенский, Ваянский), у чехов – 3% (Добровский, Палацкий). Незначительна доля этих фамилий у словенцев (словен. Pleterski, Ledinski), хорватов (Зрински, Слюньски), сербов. У болгар – около 18% (Левский, Раковский). У македонцев фамилии этого типа охватывают половину населения. Есть они также у лужичан (в.-луж. Kubaš-Worklečanski, Grojlich-Bukečanski). У русских фамилии на -ский/-цкий принадлежали особым социальным группам: дворянам (в подражание княжеским и шляхетским), духовенству (часто из названий церквей и селений), с XIX века – разночинцам. Ср. княжеские и боярские фамилии – Шуйский, Вяземский, Курбский, Оболенский, Волконский; фамилии русского духовенства – Цевницкий, Сперанский, Преображенский, Покровский. Во второй половине XIX века они начали распространяться и у крестьян, но у них подобных фамилий было очень мало. На Севере России они встречаются во много раз чаще, чем в других областях. Наибольшая в России частота фамилий на -ский находится на северо-востоке Вологодской области, в которой они охватывают 8–12% всего сельского населения (Военгский, Едемский, Корельский), тогда как в юго-западных районах количество их редко превышает 1%. У крестьян такие фамилии могли также появиться от своего бывшего владельца, особенно в вотчинах крупных магнатов. В XX веке у тульских и орловских колхозников можно было встретить аристократические фамилии Трубецкой, Оболенский и др. Тысячи украинских крестьян имели такие фамилии, как Калиновский, Ольшанский, Потоцкий и др. Исконно русские фамилии на -ский позднее слились и практически были поглощены аналогичными польскими, украинскими и белорусскими фамилиями, такими как Борковский, Чайковский, Ковалевский, Лозинский, Томашевский. В литовскую антропонимию под польским влиянием также вошли фамилии на -ский/-цкий. Самые распространённые фамилии в Литве: Казлаускас (лит. Kazlauskas), Янкаускас (лит. Jankauskas), Петраускас (лит. Petrauskas), восходят к фамилиям Козловский, Янковский, Петровский. В некоторой степени это относится и к латышской антропонимии в Латгалии (Домбровскис (латыш. Dombrovskis), Янковскис (латыш. Jankovskis) — Домбровский, Янковский). Фамилии на -ский/-цкий под славянским влиянием появились также у евреев, белорусских татар, цыган и других народов, живших на территории Польши, Литвы, Белоруссии, Украины и России.

Склонение

Склонение фамилии Шиловский по падежам (мужской род)

Именительный падеж (кто?)	Шиловский
Родительный падеж (кого?)	Шиловского
Дательный падеж (кому?)	Шиловскому
Винительный падеж (кого?)	Шиловского
Творительный падеж (кем?)	Шиловским
Предложный падеж (о ком?)	Шиловском

Транслитерация (фамилия латинскими буквами)

Транслит фамилии Шиловский на латинице – Shilovskii.

Ударение

Ударение в фамилии Шиловский не регламентируется правилами русского языка. Точно ответить затруднительно. Лучше уточнить произношение у носителя фамилии.

Источники

Другие значения и истории происхождения фамилий на сайте в нашем справочнике в алфавитном порядке:
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

Елена Булгакова

Биография

Елена Нюренберг-Неёлова-Шиловская-Булгакова была третьей супругой автора «Белой гвардии» и «Собачьего сердца». После смерти писателя вместе с представителями русской творческой элиты женщина стала хранительницей творческого наследия и инициатором публикации неоконченных произведений.

Детство и юность

Биография Елены Сергеевны Нюренберг-Неёловой-Шиловской-Булгаковой началась 2 ноября 1893 года в Риге. Девочка появилась на свет в доме представителя еврейской национальности, принявшего православие, и его законной жены – дочери местного священника, проповедовавшего учение Христа.

Отец – Сергей Маркович Нюренберг – в молодости работал учителем и инспектором казенной палаты. В зрелом возрасте он освоил профессию журналиста и стал автором газетных статей. Мать – Александра Александровна Горская – занималась домашним хозяйством, на ее плечах также лежали обязанности по воспитанию четверых разнополых детей.

В детстве Лена не испытывала недостатка во внимании и общении. Малышка росла в компании сестры Оли – будущей секретарши педагога и драматурга Владимира Немировича-Данченко, а также братьев Александра и Константина – архитектора и военного разведчика, закончившего дни на каторге в Норильске.

В семье, жившей по христианским традициям, несовершеннолетние члены учились в русской классической школе и в сопровождении взрослых посещали церковные службы. Лена воспитывалась в атмосфере, проникнутой духом дореволюционной России, несмотря на то, что глава дома в прошлом был лютеранином. Уклад, характерный для прибалтийских губерний, пришелся по нраву кровному родственнику Александру Нюренбергу, женившемуся на немке и назвавшему потомков Оттокар и Генриетта.

Вместе с сестрой будущая жена знаменитого писателя Михаила Булгакова обучалась в женской гимназии. Когда родители переехали в Москву, Ольга нашла работу в местном художественном театре. Елене не удалось поступить туда же на службу, и она стала делопроизводителем отца.

Личная жизнь

Зимой 1918 года Елена Нюренберг вышла замуж за Георгия Мамонтовича Неёлова – военного, являвшегося потомком анархиста и драматического актера. После свадьбы новым домом для дочери журналиста стало расположение штаба на Западном фронте Рабоче-крестьянской Красной армии. Организацией и командованием там занимались Евгений Шиловский – герой советско-польской войны.

Во второй половине 1920-х супругов разлучили, и недавно заключенный брак пришлось официально расторгнуть. Когда офицера, участвовавшего в битвах, назначили преподавателем Военной академии имени М. В. Фрунзе, разведенная молодая дама стала его законной женой.

Со временем в семье, соседствовавшей с маршалом Михаилом Тухачевским и командармом 1-го ранга Иеронимом Уборевичем родились сыновья Евгений и Сергей. Несмотря на это, вторая половина видного военачальника, удостоенного звания профессора, счастья в личной жизни не обрела. В письмах сестре мать двоих детей признавалась, что тяготится отсутствием эмоций. Второй из мужей не любил увеселительные мероприятия и компании малознакомых людей.

В начале 1929 года, на празднике по случаю Широкой масленицы Елена встретилась с писателем, драматургом и журналистом Михаилом Афанасьевичем Булгаковым. В мемуарах уроженка Риги отмечала, что это была любовь с первого взгляда и на всю жизнь.

После знакомства мужчина и женщина стали проводить время вместе: катались на лыжах, посещали выставки и театры, а также тематический актерский клуб. После того, как Шиловская стала частым гостем в доме на Большой Пироговской, роман стал стремительно развиваться. Тайная связь с женатым деятелем искусства вызывала неодобрение сестры, бывшей в курсе событий.

В 1930-х годах Елена помогала писателю печатать и распространять письмо членам советского правительства. В это время об отношениях, выходивших за рамки приличий, узнал занятый военной и государственной службой муж. После серьезного разговора дочь журналиста и домохозяйки пообещала прекратить общение с любовником. Ей удалось избегать встреч с Булгаковым до тех пор, пока чувства не взяли верх.

Поняв, что жизнь без Михаила Афанасьевича лишена всякого смысла, Шиловская письменно попросила супруга без скандалов организовать развод. Послание подобного содержания направил офицеру и писатель. Бывший начальник военного штаба смирился с мыслью о разрыве и отпустил влюбленную женщину, перед этим поделив совместных детей.

Осенью 1932-го Булгаков официально расстался с Любовью Белозерской и сразу женился на Елене. Осчастливленная женщина вместе с младшим сыном Сережей поселилась в доме писателя в Москве. Судя по дневниковым записям, за годы совместной жизни супруги ни разу не поругались. Чувство, однажды поселившееся в сердце писателя, стала двигателем к созданию гениальных произведений, опубликованных за рубежом и в Советский стране.

Карьера

Карьера Елены Нюренберг-Неёловой-Шиловской-Булгаковой была тесно связана с личными взаимоотношениями. Весной 1933-го писатель передал ей полномочия по ведению переговоров с издательствами и культурными учреждениями по поводу литературных произведений. Помимо этого, третья и последняя жена Булгакова имела доверенность на получение гонораров, а также привилегию печатать и переписывать повести, романы и рассказы 1930-х годов.

Москвич

Московская красавица: Елена Булгакова

О третьей жене Михаила Булгакова мы знаем и очень много, и очень мало. Годы, которые она провела вместе с писателем, та роль, которую она сыграла, или, вернее, то служение, которому она себя посвятила, добиваясь, чтобы его книги были опубликованы, все это давно и хорошо известно.

Но в ее жизни были и другие события, и другие переживания, и другие мужчины. Лучшее тому доказательство — длинная вереница фамилий, которые она носила. Елена Нюренберг-Неелова-Шиловская-Булгакова. (И если бы она захотела, этот список стал бы еще длиннее.) Об этом стоило бы рассказать именно потому, что сама она словно оставила в тени многие страницы своей жизни. Не потому, что лицемерила или намеренно скрывала правду. Просто отметала все лишнее и ненужное, все, не имевшее отношения к Булгакову.

«Пройдите мимо нашего счастья… »

Елена Сергеевна Нюренберг родилась 9, или, по новому стилю, 21 октября 1893 года в благополучной семье рижской чиновной интеллигенции. Ее мать, урожденная Александра Александровна Горская — дочь православного священника. Отец, податной инспектор Сергей Маркович Нюренберг, был лютеранином, принявшим православие, но происходил из немецких евреев, переселившихся в Российскую империю при Екатерине II.

Елена Булгакова, 1907

В 1915 году семья переезжает в Москву, и в декабре 1918-го Елена Нюренберг выходит замуж за Георгия Мамонтовича Неелова, молодого офицера Красной армии и сына знаменитого актера Мамонта Дальского. Этот брак длился недолго. Уже через два года начальник штаба 16-й армии Западного фронта Евгений Шиловский уводит жену у младшего по званию. То было время невообразимого сочетания нового и старого, смешения всех обычаев, обрядов и традиций. Елена Неелова уходила от одного красного командира к другому красному командиру, но при этом непременно хотела венчаться в церкви. Поскольку это был второй брак, требовалось личное разрешение патриарха. Вместе с Евгением Шиловским она долго ожидала в его приемной. Появился патриарх — «седой, красивый, большой». Правой рукой он обнимал худого лысого человека, это был писатель Максим Горький, который как раз тогда, напуганный большевизмом, надолго уезжал из России. Проводив Горького, патриарх улыбнулся, рассказал смешной анекдот о двоебрачии и дал свое разрешение.

У Евгения и Елены Шиловских рождаются двое сыновей — Женя и Сергей. Шиловский, заслуженный красный командир, становится начальником штаба Московского военного округа. Для таких, как он, высокопоставленных военных государство строит дом по адресу Большой Ржевский переулок, 1. Соседи Шиловских — Тухачевский, Уборевич, Гамарник, блестящие, яркие люди. Через десять лет почти всех их расстреляют, но пока что обитатели этого дома ведут жизнь невероятно благополучную по меркам того времени. У жены командарма Шиловского была прислуга, у двух ее детей — няня-немка. В оживавшей после Гражданской войны Москве Елена Шиловская считается одной из самых ярких красавиц. Писательница Лидия Яновская рассказывала: «Она была прекрасна. И безусловно была королевой. Изящество сочеталось в ней с замечательной волей. Ее чувство собственного достоинства было прекрасно и сильно. Люди охотно становились ее… рабами? Нет, не рабами — подданными».

Елена и Евгений Шиловские, Елена Шиловская с сыном Женей и няней Екатериной Буш, 1920-е

Это было написано про уже семидесятилетнюю женщину, и можно представить, какое впечатление она производила полувеком раньше. От природы она была гениально одарена тем, что сегодня называют эмпатией и эмоциональным интеллектом. Она садилась в такси, и с водителем, которого видела в первый и последний раз в жизни, сразу начинала общаться так, словно это был ее лучший друг. Но так же легко и свободно она общалась с писателями, артистами и музыкантами, которых очень любила видеть вокруг себя.

Еще она страстно любила красивые вещи — духи, косметику, хорошую обувь и особенно меха, которые ей очень шли. Однажды в трамвае пьяный красноармеец, потрясенный ее несоветским обликом, попытался устроить скандал. «Не в первый раз замечаю эту ненависть к шубе!» — отметила она в дневнике. Едва ли не каждый, кто вспоминал Елену Сергеевну, обязательно вспоминал ее шубы — как она небрежно скидывала их, когда приходила в гости, и как потом все мужчины смотрели только на нее.

Но в то же время эта красивая и кокетливая женщина была рождена для какой-то цели, для подвига, для поступка и сама хорошо это понимала. В одном из писем она писала сестре, секретарше Немировича-Данченко Ольге Бокшанской: «Ты знаешь, я страшно люблю Женю большого, он удивительный человек, таких нет, малыш самое дорогое существо на свете, — мне хорошо, спокойно, уютно. Но Женя занят почти целый день, малыш с няней все время на воздухе, и я остаюсь одна со своими мыслями, выдумками, фантазиями, неистраченными силами. И я или (в плохом настроении) сажусь на диван и думаю, думаю без конца, или — когда солнце светит на улице и в моей душе — брожу одна по улицам».

1935

В феврале 1929 года она встретила Михаила Булгакова. У них начался роман. У обоих были семьи, и ни он, ни она не собирались из этих семей уходить. В то время у Михаила Булгакова был один из худших периодов его жизни. Его пьесы «Багровый остров» и «Зойкина квартира» фактически запретили, его не печатали, ему отказывали в любой работе. Со стороны эта связь выглядела как абсолютное безумие. Узнавший о ней лишь два года спустя командарм Шиловский пригрозил жене, что не отдаст ей детей, и потребовал, чтобы она больше не встречалась с любовником. 25 февраля 1931 года Михаил Булгаков и Елена Шиловская попрощались, как они думали, навсегда. Елена Шиловская пообещала мужу, что не будет подходить к телефону, получать от кого-либо письма и выходить одна на улицу. Это немыслимое заточение длилось 18 месяцев.

Летом 1932 года она вышла из дома и отправилась в какое-то кафе. За соседним столиком увидела Булгакова и поняла, что это ее судьба (по другой версии, влюбленные через общих знакомых договорились о встрече в ресторане отеля «Метрополь»). Теперь речь уже не шла о тайной связи, Елена Сергеевна решилась на развод. Булгаков написал письмо Шиловскому: «Дорогой Евгений Александрович, пройдите мимо нашего счастья… » 4 октября 1932 года она стала женой Булгакова, «порвала всю эту налаженную, внешне такую беспечную, счастливую жизнь, и ушла к Михаилу Афанасьевичу на бедность, на риск, на неизвестность», как она потом вспоминала.

Дальше им были отмерены семь лет совместной жизни, которые изучены так подробно, что к этому уже особенно нечего добавить. Это был счастливый брак. Алексей Варламов, автор биографии Булгакова, писал о его третьей жене: «Она была тщеславна, капризна, порой неискренна и даже лжива, по-своему жестока и безжалостна; она безмерно любила наряды, украшения, обожала быть в центре внимания, особенно мужского, любила так называемые сливки общества и не любила неудачников… Но она лучше изучила и точнее всех понимала Булгакова, угадывая самую сердцевину его существа». В эти годы Булгаков среди прочего пишет «Жизнь господина де Мольера», «Театральный роман», «Мастера и Маргариту», пьесу «Александр Пушкин» («Последние дни»). Его жена правит рукописи, перепечатывает их на машинке, комментирует, восхищается, дает советы, берет на себя переговоры с издательствами и театрами. Она ведет свой знаменитый дневник, который является драгоценным источником сведений не только о Булгакове, но и о литературной и театральной жизни Москвы 1930-х годов.

1936

В феврале 1934-го Булгаков наконец получил квартиру в Нащокинском переулке. Почти каждый день к ним приходили гости: Качалов, Ахматова, Раневская, Эрдман. Булгаков — общительный человек и блестящий собеседник — говорил: «У нас лучший трактир в Москве». Елена Сергеевна уговаривала мужа ложиться не позже трех ночи, но гости редко покидали их гостеприимный дом раньше пяти или шести утра. Между тем за его стенами обстановка становилась все страшнее и опасней. Надежда Мандельштам вспоминала, как просила у знакомых денег для арестованного мужа, и упоминает, что Елена Сергеевна Булгакова заплакала и сунула ей в руку все содержимое своей сумочки.

По соглашению с Шиловским их старший сын Женя остался с Евгением Александровичем, а младший Сергей жил с матерью и ее новым мужем. С обоими детьми у Михаила Афанасьевича были прекрасные отношения, и однажды, по воспоминаниям Елены Сергеевны, он начал рассуждать о том, что в жизни надо уметь рисковать. Потом добавил в качестве назидательного примера: «Вот, смотрите на маму вашу, она жила очень хорошо с вашим папой, но рискнула, пошла ко мне, бедняку, и вот поглядите, как сейчас нам хорошо… » На что Сережа, помешивая ложечкой кофе, задумчиво сказал: «Подожди, мама ведь может рискнуть еще раз». Булгаков выскочил из-за стола, красный, не зная, что ответить.

Михаил и Елена Булгаковы, Сережа Шиловский, 1940 (во время болезни)

Осенью 1939 года у Булгакова начинаются проблемы со зрением, резко ухудшается самочувствие. Врачи ставят диагноз — неизлечимая болезнь почек. Они предсказывали ему несколько дней жизни, он прожил еще полгода. Долго длится это мучительное, страшное угасание. Все знают, что никакой надежды нет. Последние дни он был в бреду, практически ослеп. 10 марта 1940 года Булгаков умирает. Перед смертью Елена Сергеевна дает ему обещание: она добьется того, что все его произведения будут напечатаны. На бесконечно долгие десятилетия это станет главной целью ее жизни.

Вдова антисоветского писателя

Елена Сергеевна по-прежнему оставалась одной из самых обаятельных женщин Москвы. Очень скоро рядом с ней появился знаменитый в то время поэт Владимир Луговской. Его друзья и знакомые наблюдали, как он подобно тетереву распускал перья, буквально токуя перед Булгаковой, и называл ее Инфантой. Ставшая потом последней женой Луговского поэтесса Елена Быкова так рассказывала об этих отношениях: «Массовые репрессии, аресты. Исчезали и гибли люди вокруг. Сдавали нервы… И вдруг Елена Сергеевна — ум, обаяние, красота, имя. Кругом черно. Елена Сергеевна была единственной ниточкой жизни. Она ободряла, призывала быть стойким, держаться, находила нужные слова. Елена Сергеевна была сильной, свободной и веселой женщиной». Но они оба были нужны друг другу. Татьяна Луговская, его сестра, вспоминала: «У нее в жизни образовалась такая дыра, ее нужно было чем-то заполнить».

Луговского называли советским Киплингом, в его кабинете на стенах висели пистолеты и туркестанские сабли, среди его друзей были герои Гражданской войны, боевые летчики и отважные пограничники. Как потом написал его ученик Константин Симонов, «он всю жизнь писал стихи о мужестве, и читал их своим медным, мужественным голосом… и выглядел в форме как само мужество, и заставил всех верить, что, случись большая война — уж кто-кто, а он на нее — первым!»

Но вот большая война началась. 27 июня Луговской откомандирован работать во фронтовой газете, точнее, в боевом листке. Во дворе Литературного института ему устраивают проводы, играет музыка, ему дарят цветы, среди провожающих и Елена Сергеевна. Его торжественно сажают в поезд, отправляющийся на Северо-Западный фронт.

Луговской еще не осознает, что советские войска на северо-западном направлении стремительно отступают. Под Псковом над их эшелоном появляются самолеты со свастикой на крыльях, они сбрасывают бомбы. Состав сходит с рельсов, вагоны переворачиваются и горят. Луговской чудом остается в живых, он выбирается из-под обгоревших тел и искореженного металла и вместе с горсткой других уцелевших кое-как добирается до Пскова. Снова ехать в сторону фронта он не в силах, у него дрожат руки, он заикается, у него непрерывная рвота. Сейчас бы это назвали «посттравматический синдром», но тогда подобных слов не знали. Будь Луговской менее знаменит, его, скорее всего, расстреляли бы как труса. Но в Москве его положили Кунцевскую больницу, а потом комиссовали, понимая, что толку от него не будет. Старые друзья его не узнают — перед ними старик с обезумевшими глазами. Как страшная тень он слоняется по Москве.

В эти дни происходит его разрыв с Еленой Булгаковой. Точная причина неизвестна, но это и не важно. Скорее всего, в эти дни он был невыносим. Сохранилась ее записка: «Володя, я очень твердо говорю тебе, что мы расстаемся. Я много раз говорила это тебе, но поверь, что сейчас это последний. Я не смогу быть с тобой. После вчерашнего. Так как разговор будет мучителен и бесцелен для обоих — я попросила Сашу, нашего с тобой друга, переговорить с тобой и передать это письмо».

1941

Тут стоит объяснить, кто такой Саша. Это Александр Фадеев, знаменитый писатель, автор повести «Разгром», секретарь Союза писателей СССР, человек, который стал не только другом, но и возлюбленным Елены Сергеевны.

В отличие от Луговского у Александра Фадеева была жена — знаменитая красавица, актриса МХАТа Ангелина Степанова. Когда-то она была влюблена в сценариста и писателя Николая Эрдмана, пыталась поехать к нему в ссылку, их мучительные отношения длились несколько лет, и кажется, что больше ни на какую страсть сил у нее не хватило. Ее брак с Фадеевым выглядел как очень блестящий, очень холодный, образцово-показательный номенклатурный союз. Даже познакомиться они в эпоху железного занавеса ухитрились в Париже.

Когда Фадеев в октябре 1939 года явился навестить умирающего Булгакова, Елена Сергеевна произвела на него сильное впечатление. По одной из версий, Булгаков это заметил и даже сказал об этом жене. После смерти Михаила Афанасьевича она получила от Фадеева письмо, где тот писал о ее покойном муже: «Мне сразу стало ясно, что передо мной человек поразительного таланта, внутренне честный и принципиальный, и очень умный». Были в этом послании и такие строки: «Мне многое хотелось бы сказать Вам о Вас; как я видел, понял и оценил Вас в эти дни, но Вам это не нужно сейчас, это я Вам скажу в другое время».

Трудно распутать эти отношения, понять, когда в жизни Елены Булгаковой был период Фадеева, а когда — Луговского. Трудно так же понять, сколько времени существовал этот любовный треугольник, две стороны которого почти равны. Фадеев с Луговским очень схожи. Оба родились в одном и том же году, оба младше Елены Булгаковой на восемь лет, оба красивы и пользуются успехом у женщин, оба занимают очень высокое место в официальной советской литературной иерархии. И оба много и страшно пьют, как-то спасаясь этим от ужасов жизни.

В конце лета 1941 года Александр Фадеев был направлен на передовую, чтобы увидеть «величественный и скромный героизм наших красноармейцев». Обстановка на фронте произвела на него примерно такое же впечатление, как и на Луговского. Вернувшись, он добрался до квартиры самого близкого для него человека — Елены Сергеевны — и буквально рухнул в жуткое многодневное пьянство. Его, члена ЦК, руководителя Союза писателей, работника Информбюро, разыскивает вся Москва. «Он был в дымину пьяный, и я приносила ему водку, которую Елена Сергеевна просила меня найти», — вспоминала потом Дзидра, жена Евгения Шиловского, старшего сына Елены. Когда наконец он протрезвел, ему пришлось писать две объяснительные записки в комиссию партконтроля при ЦК партии, два поразительных документа — пример того, как в то время ломали людей. В первой записке, от 10 сентября 1941 года, он сообщает: «Мое недопустимое пьянство в эти дни, приведшее к таким последствиям, также началось непреднамеренно в семье мне известной. Это — первая семья генерала Шиловского, состоящая из матери Елены Сергеевны Булгаковой и двух сыновей… она кажется мне хорошей советской семьей. За время моего постыдного запоя приходил комсомолец Евгений с женой и это, к сожалению, помимо воли этих людей послужило мне поводом для продолжения. Ко мне относились не как к человеку, которого хотят споить, а скорее наоборот, напоминали о работе и сами, когда надо было им, уходили по своим делам. Но в силу сложившихся отношений между нашими семьями и ложного гостеприимства меня оттуда вовремя не выгнали».

Этот жалкий, но честный документ не удовлетворил партию и правительство. От Фадеева требовалось другое — признание, что идею уйти в запой ему «подбросили враги», как говорил Никанор Босой из «Мастера и Маргариты». В эти дни вокруг Ленинграда смыкается кольцо блокады, танки Гудериана рвутся к Москве, под Вязьмой немцы готовят операцию, в результате которой погибнет или попадет в плен более миллиона человек. Но в Центральном Комитете партии находят время и желание указывать писателю Фадееву на то, что он политически неправильно изложил причины своего запоя. В результате он написал второе письмо. «Если взглянуть на обстановку, где происходило мое семидневное пьянство, не под углом зрения обывательских житейских связей и представлений, а взглянуть на дело политически, то обстановка была чуждая. Ибо дело не в комсомольцах Шиловских, а дело в хозяйке дома. Это — вдова писателя Булгакова, человека антисоветского. Вероятно, у него было и свое окружение, которое вполне могло сохраниться и при его жене. Я этого окружения никогда не видел, но сама Булгакова мне нравилась и этим многое объясняется в моем поведении. Таким образом, в результате распущенности (в части выпивки) и умелого использования этой слабости, руководитель Союза писателей, которому доверили быть членом ЦК, пропьянствовал семь суток в квартире, населенной по меньшей мере обывателями, а то и политически сомнительными людьми. Это повлекло за собой невыход на государственную работу во время жестокой отечественной войны».

Письмо чудовищное, унизительное. Но Фадеев в своей жизни написал много таких же или худших текстов, прежде чем выстрелил себе в сердце в мае 1956 года. Той осенью, покаявшись перед партией, он всего лишь отделался выговором. Самое поразительное, что после этого он возобновил свои отношения с «вдовой антисоветского писателя». Возможно, она не знала о его эпистолярных упражнениях. А может быть, и знала. Может быть, он рыдал, каялся и просил прощения. Между тем немцы приближались к Москве, и Фадееву поручено организовать эвакуацию писателей в безопасный Ташкент. Ему самому полагается лучшее купе в спальном вагоне. Он отдал его Елене Сергеевне. В ночь на 14 октября 1941 года он в последний раз пришел к ней перед ее отъездом. Она записала в дневнике: «Саша. Обед с ним в половине двенадцатого. Белое вино. Прощание. Фотокарточка… » Неизвестно, что это за карточка и кто на ней был изображен.

На следующий день за Булгаковой заехал ее бывший муж Евгений Шиловский. Он привез ее на вокзал, где ее уже ждал Александр Фадеев. В этом же поезде в эвакуацию ехал Владимир Луговской, война для него кончилась. Трое ее мужчин встретились здесь, на вокзале. Луговской, мучительно ревновавший, вынужден был наблюдать, как его бывшая возлюбленная прощалась с Фадеевым. Потом в своих стихах он об этом рассказал:

Большой и страшный, в мертвой синеве
Подглазников, я сплюнул на пороге
Жилища своего и укатил
Тю-тю, как говорится, по дорожке,
Набитой выше горла поездами…
Я вышел. По случайности была
Со мною, мертвым, в том же эшелоне
Знакомая одна, в большой, широкой
Медвяной куньей шубке. Рядом — друг,
Седеющий и милый от притворства.

Все медлили они, передавая
Друг другу знаки горя и разлуки…

На ташкентской балахане

Одиннадцать дней тащится по стране поезд, битком набитый писателями, режиссерами, поэтами и звездами кино, гениями и бездарностями, стукачами и их жертвами. Но даже здесь купе Елены Сергеевны превращается в своего рода светский салон, сюда постоянно заходят друзья — Эйзенштейн, Пудовкин, Любовь Орлова. Наконец эшелон доползает до Ташкента. Елене Булгаковой выделили жилье по адресу улица Жуковского, 54 (искать этот адрес на карте современного Ташкента бессмысленно, квартал был разрушен во время знаменитого ташкентского землетрясения, теперь там современные жилые дома). За глинобитным забором — дувалом лепятся друг к другу старые низкие постройки, их окна и двери выходят в большой общий двор. Здесь уже жили семьи поэта Уткина, драматургов Файко и Погодина, писатель Борис Лавренев, брат Надежды Мандельштам поэт Хазин и Лидия Чуковская с маленькой дочкой. Поселились здесь и Луговские. Елене Сергеевне для проживания была предоставлена балахана — деревянная надстройка над основным домом, подниматься туда надо было по наружной лестнице. Она сразу деятельно начинает обустраивать новое жилище. Шьет чехлы для матрасов, вешает на стены малоприличные карикатуры Эйзенштейна, изображающие ташкентский быт. В своей спальне в угол она ставит шкаф, на полках этого шкафа — книги и рукописи Михаила Булгакова.

1940-е

Достав где-то банку яркой красной краски, она собственноручно выкрасила облупившийся столик в саду, под старой шелковицей. В тени этого дерева, как когда-то в своей московской квартире, она принимала гостей, разливала чай и вела беседы. Жизнь была голодной и нищей. Чтобы как-то существовать, Елена Сергеевна, как и многие другие, продавала на местном рынке привезенные из Москвы вещи.

О великом переселении московской творческой интеллигенции в Ташкент сказано довольно много, среди самых подробных исследований — книга историка литературы Натальи Громовой «Ноев ковчег писателей». В первую зиму в эвакуации, когда дела на фронте шли совсем плохо, многие заслуженные работники искусств, лауреаты разнообразных советских премий размышляли: скоро Гитлер будет в Москве, и в этом случае Среднюю Азию, скорее всего, захватят англичане. В узком кругу, среди своих, потихоньку начинали размышлять, не пора ли учить английский язык.Что до Луговского — он все еще не мог прийти в себя. По-прежнему пил. Когда был пьян, то вел разговоры с деревьями, чаще всего с росшим у ворот вязом — старым, расщепленным надвое молнией. В эвакуацию он приехал с сестрой и умирающей матерью. Елена Булгакова, прелестная, благоухающая духами, помогала ухаживать за ней и вызывалась делать любую работу, даже самую тяжелую и грубую.

В апреле 1942 года мать Луговского умирает. Он так боялся этой смерти, что теперь понимает — самое страшное в его жизни уже произошло. С этого момента он прекращает пить, договаривается с Эйзенштейном о работе над сценарием «Ивана Грозного», пишет стихи. Елена Сергеевна возвращается к нему, они начинают жить одной семьей. Она снова принимается за привычное дело: печатает, правит рукописи, дает советы. Налаживается жизнь спокойная и почти счастливая, насколько это было возможно, поскольку никуда не делись и страх за тех, кто на фронте, и бедность, и кошмарные бытовые условия. Однажды Елену Сергеевну всю искусали москиты, так что она, по ее словам, «стала похожа зебру, приснившуюся в страшном сне». Об этом она пишет в своем легком, веселом стиле и добавляет: «Между нами говоря, прощу теперь Володе все смертные грехи за то, что на него это не производит никакого впечатления и он по-прежнему твердит, что милей мово на свете нет никого». И дальше рассказывает, какой Володя хороший и как с ним легко.

В Ташкент приехала Мира, дочь командарма Уборевича. Ее отец и мать расстреляны, сама она провела годы в детдоме и сейчас поступила в институт. Ей негде жить, и Елена Булгакова решилась на поступок по тем временам великодушный и смелый. Она предложила дочери «врага народа» поселиться у себя, в комнате ее бывшей невестки Дзидры. К тому времени та закрутила роман с драматургом Иосифом Прутом, сбежала с ним в Алма-Ату и навсегда исчезла из жизни булгаковской семьи.

Мира Уборевич десятилетия спустя так вспоминала Булгакову: «Высокая, стройная, с высокой грудью, тонкой талией, с длинными ногами… Волосы, кажется, были темно-каштановые. Глаза большие, нос красивый, немаленький. Очень красивый рот. Красила она его низко, к углам… Я запомнила мягчайшей ташкентской зимой Елену Сергеевну, выходящей из балаханы на площадку лестницы в распахнутой пушистой шубке из ярко-рыжей куницы. На ней все было свежо и интересно. И настроение победоносное и приветливое во всем облике. Не хочу даже говорить, сколько было ей тогда лет. Просто она была колдуньей».

Луговской называл ее женой, она себя называла вдовой Булгакова. Он писал о ней: «Но ты мудрей и лучше всех на свете, с пустяшной хитростью и беспокойством, беспомощностью, гордостью, полетом». Между тем Елена Сергеевна записывала сны, в которых ей являлся Михаил Булгаков: «Все так, как ты любил, как ты хотел всегда. Бедная обстановка, простой деревянный стол, свеча горит, на коленях у меня кошка. Кругом тишина, я одна. Это так редко бывает… Сегодня я видела тебя во сне. У тебя были такие глаза, как бывали всегда, когда ты диктовал мне: громадные, голубые, сияющие, смотрящие через меня на что-то, видное одному тебе. Они были даже еще больше и еще ярче, чем в жизни. Наверно, такие они у тебя сейчас».

Луговской мог одержать победу над живым Фадеевым, но не мог — над Булгаковым, которого уже три года не было на свете. Весной 1943 года Елене Сергеевне вдруг пришло письмо — в Москве собираются восстанавливать спектакль «Александр Пушкин», ее вызвали для консультаций. Она уезжает. В ее комнате в балахане потом будет жить Анна Ахматова и напишет об этом стихотворение «Хозяйка»:

В этой горнице колдунья
До меня жила одна:
Тень ее еще видна
Накануне новолунья…

Вскоре Елена Сергеевна пишет в Ташкент письмо, где говорит, что именно в Москве она дома, здесь ее друзья, дорогие для нее вещи, здесь она знает, что она — Булгакова («Пишу это, зная все отрицательное отношение Володи к этому афоризму», — добавляет она). Это был деликатный и в то же время честный и предельно ясный способ сказать, что обратно она не вернется.

Луговской довольно скоро нашел себе молодую жену, с которой прожил оставшиеся ему годы. Он умер в 1957-м, лишь на год пережив своего друга и соперника Фадеева. В последние полтора десятилетия своей жизни он писал очень хорошие, даже прекрасные стихи, которые мало кому известны. Возможно, если бы Елена Сергеевна ему, так же как и автору «Мастера и Маргариты», обещала, что будет беречь его рукописи, добиваться их публикации и объяснять всем, как они прекрасны, все было бы иначе. Но Елена Сергеевна любила не его, а Михаила Булгакова. И Владимиру Луговскому было суждено остаться одним из самых недооцененных русских поэтов.

Вдова забытого писателя

Следующие 15 лет были самыми тяжелыми в жизни Елены Сергеевны. У нее нет денег, она живет за счет продажи своих вещей, мечтает кому-то сбыть старую пишущую машинку. Потом начинает зарабатывать переводами с французского, переводит Жюля Верна, Густава Эмара, книгу Андре Моруа «Ления, или Жизнь Жорж Санд». В 1848 году умерла любимая сестра, Ольга Бокшанская. Девять лет спустя произошла еще одна, по ее признанию, самая страшная трагедия ее жизни. В возрасте всего 35 лет ее старший сын Евгений умер от нефросклероза, той же болезни, что была у Булгакова. Она пишет: «Эта омерзительная маска “О-ла-ла!”, которую я стараюсь напяливать на себя как можно чаще, — это только защита от жалости. Не хочу, чтобы жалели. А дома — жизнь среди ушедших, письма, альбомы, газеты, фотографии. Притронуться трудно. Когда одна. При ком-нибудь легче».

Она покинула квартиру в Нащокинском переулке и переехала в дом №25 на Никитском бульваре, через несколько лет поселилась по другому, уже последнему своему московскому адресу — Никитский бульвар, 9. Она перевезла сюда все вещи, которые принадлежали когда-то Булгакову, здесь были его бюро красного дерева, кресла, книжные шкафы. На стене — старинная географическая карта и горный пейзаж, написанный Максимилианом Волошиным, с подписью «Дорогому Михаилу Афанасьевичу — первому, кто запечатлел душу русской усобицы». В коридоре висел плакат «Водка — враг, сберкасса — друг!», который Булгаков когда-то снял с забора и принес в дом. В соседней комнате стояла деревянная кровать с иконой в изголовье. Под этой кроватью долгие годы она хранила часть булгаковского архива.

1961

Все свои качества: ум, обаяние, хитрость, упорство, умение выстраивать нужные связи Елена Сергеевна поставила на службу одной цели — опубликовать его произведения. Мариэтте Чудаковой она потом говорила: «Чтобы Миша печатался, я отдамся любому!» Неизвестно, пришлось ли ей прибегать к этому способу. Но по поводу ее отношений с Константином Симоновым, ставшим впоследствии председателем комиссии по булгаковскому наследию, ходили разные слухи. Но все бесполезно. Булгаков почти забыт. Он считается второстепенным писателем, автором когда-то знаменитой пьесы «Дни Турбиных» и нескольких забавных фельетонов о нэпманской эпохе.

Но вот Сталин умирает, наступает период оттепели. Самым прогрессивным изданием в стране считается «Новый мир», где только что опубликовали «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. Елена Сергеевна встречается с Твардовским, главным редактором журнала, передает ему рукопись «Мастера и Маргариты». Вскоре тот ей перезванивает, говорит, что потрясен, что Булгаков гений — и что роман напечатать сейчас невозможно. Проходят еще долгие семь лет, и наконец издана «Жизнь господина де Мольера». Еще через год наступает черед «Театрального романа» и «Белой гвардии». Но опубликовать «Мастера и Маргариту» ни у кого пока не хватает решимости.

И тут Константин Симонов, верный друг и соратник, придумывает блестящий ход. На свете существует литературный журнал «Москва», мало кому интересный. Его главный редактор Евгений Поповкин знал, что неизлечимо болен, и мог уже ничего не бояться. Он прочитал роман, страшно им увлекся и решился на публикацию. Первая часть «Мастера и Маргариты» вышла в ноябрьском номере журнала за 1966 год. Все боялись, что вторую запретят, но ее опубликовали в январском номере за следующий год. Так Евгений Поповкин, автор прочно забытых соцреалистических эпопей, одной своей подписью навсегда вписал свое имя в историю русской литературы.

Вдова великого писателя

Существует легенда, что гонорар от «Мастера и Маргариты» Елена Сергеевна отдала первому, кто после публикации принес цветы на могилу Булгакова. Это чистой воды фейк. Но правда, что роман мгновенно стал сенсацией, и с 1960-х Булгаков занимает то место в русской литературе, которое ему было положено — место бессмертного классика. Многие хотели познакомиться с вдовой этого классика и не верили своим глазам — они ожидали увидеть сгорбленную седую старушку, но перед ними женщина поразительно молодая, не со следами былой красоты, а просто красивая. Владимир Лакшин, замглавреда «Нового мира», рассказывал, как должен был обсудить с Еленой Сергеевной какие-то вопросы, и позвонил ей домой. Она обещала приехать. Он прикинул расстояние, сообразил, что ее надо ждать минут через сорок. И тут она появилась на пороге его кабинета — нарядная, с безукоризненной прической, в шляпке с вуалеткой. Он потрясенно поинтересовался, как она сюда добралась. Она ответила: «На метле!»

1961

Слависты, основатели издательства «Ардис» Эллендея и Карл Проффер, приехавшие в 1969 году в СССР, называли ее эффектной и очаровательной, светской и утонченной. «Даже на восьмом десятке она сохранила чисто женскую привлекательность. Она была элегантна, и так же — ее квартира. И никакой чопорности. Она была очаровательной хозяйкой». Елена Сергеевна то с гордостью, то с досадой говорила, что ее дом превратился в читальный зал Ленинской библиотеки. По вечерам, иногда до поздней ночи, в ее гостиной сидели то доктор наук из Ленинграда, то аспирантка из Харькова, то некий француз Мишель, студент Оксфордского университета, то Александр Солженицын. Она поила их чаем, знакомила с рукописями покойного мужа, давала читать его письма. Иногда уставала и раздраженно спрашивала: «Где все эти люди были раньше?»

Ее приглашают за границу, впервые в жизни она оказывается в Европе, куда так хотел попасть Михаил Булгаков и где он так никогда и не побывал. Она ходила по улицам Парижа, съездила на Лазурный берег, купила массу красивых и дорогих вещей себе и сыну Сергею. Ее энергия кажется безграничной. Но в ее письмах постепенно начинают появляться упоминания того, что силы ее оставляют: «Сергей требует, чтобы я сразу же ехала в санаторий под Москвой. Я, действительно, как это ни странно, чувствую себя средне. Сердце».

Ее пригласили на «Мосфильм» смотреть отснятые материалы фильма «Бег». После просмотра она вдруг плохо себя почувствовала, попросила отвезти ее домой. На следующий день, 18 июля 1970 года, ее сердце остановилось. Она была похоронена рядом с мужем на Новодевичьем кладбище. Незадолго до смерти она писала младшему брату Булгакова, жившему за границей: «Я делаю все, что только в моих силах, для того, чтобы не ушла ни одна строчка, написанная им, чтобы не осталась неизвестной его необыкновенная личность. Это — цель, смысл моей жизни. Я обещала ему многое перед смертью, и я верю, что я выполню все».

Фото: К. Венц, Б. Шапошников, Н. Ушакова