Дискурс что это ударение

Видео:Что такое дискурс?Скачать

Правильное ударение в слове “дискурс”

Это слово редко используется в обыденной речи. Даже при его произношении в профессиональной среде возникают вопросы. Попробуем разобраться, как верно: «дИскурс» или «дискУрс».

Видео:Андрей Кибрик - ДискурсСкачать

Как поставить ударение в слове: «дИскурс» или «дискУрс»?

Строгие орфоэпические требования регламентируют постановку акцента на гласный звук «у» последнего слога – «дискУрс».

Видео:Что такое ДИСКУРС (объяснение простыми и понятными словами)Скачать

Какое применяется правило

Понять правильность произношения поможет этимология слова. Оно в русский язык пришло из французского «discours», где в сильной позиции стоит последний слог. Но в русском языке встречается новообразование «ди́скурс». Оно противоречит правилам заимствования русского языка. Дополнительную неясность вносит наличие у лексемы латинских корней, где установлена постановка ударения на первый слог.

Видео:Теория дискурсаСкачать

Как запомнить ударение

Мы говорим не ди́скурс,

А диску́рс, вот такой узус.

Примеры предложений

Философы рассматривают диску́рс в разных аспектах.

Диску́рс – конструкция речи.

Видео:Основные понятия дискурс-анализаСкачать

Неправильное ударение

Даже в профессиональной среде встречается вариант «ди́скурс», который считается «обрусевшим» и не соответствует нормам заимствования из французского языка.

Хотя не исключено, что он в будущем будет принят за единственно правильный.

Видео:Дискурсиваная психологияСкачать

Поиск ответа

Всего найдено: 9

Как правильнее: дИскурс или дискУрс ?

Ответ справочной службы русского языка

В современном русском языке эти варианты конкурируют, что находит отражение и в словарях. Есть издания (в том числе орфоэпические словари и словари иностранных слов), которые отдают предпочтение ударению д и скурс, есть словари, рекомендующие говорить диск у рс. Поэтому сейчас нет оснований какой-то из вариантов называть более правильным, а какой-то – менее правильным.

Здравствуйте!
Скажите, пожалуйста, какое из написаний слова является верным: медиа дискурс , медиа- дискурс или медиа дискурс .
Большое спасибо.

Ответ справочной службы русского языка

Здравствуйте, подскажите, пожалуйста, по современным нормам какое написание будет правильным: «Интернет- дискурс » или «интернет- дискурс «?

Ответ справочной службы русского языка

Правильно: интернет- дискурс . Первая часть сложных слов интернет- пишется строчными. А вот как самостоятельное слово интернет / Интернет сейчас можно писать и со строчной, и с прописной буквы: пользователь интернета и пользователь Интернета. Ранее рекомендовалось в этом случае писать только с прописной.

Здравствуйте! Мне необходим текст определенных научных статей, монографий (а не ссылки на их название) для прочтения. Ключевое словосочетание: дискурс ивные слова.

Ответ справочной службы русского языка

К сожалению, не можем помочь. Воспользуйтесь поисковыми системами (например, Яндексом или Google).

Как правильно ставить ударение: дискУрс или дИскурс ? Спасибо!

Ответ справочной службы русского языка

В слове » дискурс » — где ставится ударение? Спасибо.

Ответ справочной службы русского языка

По рекомендациям словарей: ди/скурс.

Прежде, чем задать вопрос, я хотел бы поправить в рубрике «Непростые слова» значение выражения «Святая святых». Это калька с арамейского «кодеш а-кодашим» (означает сокровенная часть храма, доступная лишь жрецам), аналогичные кальки — «песня песней», «суета сует», все это из Библии. Вопрос. Поясните значение к месту и не к месту употребляемого слова » дискурс «. Второй вопрос, вернее, просьба. Уточните значение слова «довлеть» и его сочетаемость. В свое время Анну Ахматову приводило в бешенство, когда этот глагол путали с «тяготеть». Спасибо.

Ответ справочной службы русского языка

Большое спасибо за дополнение!
О значениях слова _ дискурс _ лучше прочесть в словарях «Яндекса». О слове _довлеть_ см. http://spravka.gramota.ru/difficulties.html?let=д&id=185 [в «Словаре трудностей»].

Что обозначает приставка «ди». Например слово «директор»

Ответ справочной службы русского языка

Приставки _ди-_ не существует. Корень слова _директор — директор_.
Н. И. Березникова уточняет наш ответ:
Этой приставки и впрямь не существует в русском языке. А вот в латинском она выделяется. Причем аж две таких приставки! Ну, строго говоря, одна — в заимствованиях из греческого. _Диптих, дилемма, дифтонг_. Означает «двойной». А вторая — собственно латинская dis-, di- и соответствует она примерно русской приставке «раз-«, причем как со значением разворота в разные стороны, так и со значением начала (развертывания во времени). Примеров полно. Даю те, что вошли в русский: _версия — диверсия, ректор — директор, курс — дискурс , локация — дислокация, позиция — диспозиция, станция — дистанция_.

Уважаемая редакция! Какое ударение предпочтительно в слове » дискурс «; на первом слоге или втором? У нас спор с коллегами. Заранее благодарю. Нина Григорьевна

Ответ справочной службы русского языка

Ударение падает на первый слог: _ дИскурс _. Ударение можно проверять, набрав слово в окне «Проверка слова».

Видео:Понятие "дискурс"Скачать

ДИСКУРС

Смотреть что такое ДИСКУРС в других словарях:

ДИСКУРС

дискурс единство, высказывание Словарь русских синонимов. дискурс сущ., кол-во синонимов: 5 • высказывание (29) • единство (55) • единство знания и его словесного выражения (1) • рассуждение (39) • речь (68) Словарь синонимов ASIS.В.Н. Тришин.2013. . Синонимы: высказывание, единство, рассуждение, речь. смотреть

ДИСКУРС

ДИСКУРС (discourse (англ.), Diskurs (нем.), discourse (фр.)) — как термин происходит от латинского «discurrere» — «обсуждение», «переговоры», д. смотреть

ДИСКУРС

(discursus: от лат. discere — блуждать) — вербально артикулированная форма объективации содержания сознания, регулируемая доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом рациональности. Неклассический тип философствования осуществляет своего рода переоткрытие феномена Д. — как в контексте вербально-коммуникативных практик (анализ социокультурной обусловленности речевых актов в структурализме и постструктурализме; трактовка Хабермасом Д. как рефлексивной речевой коммуникации, предполагающей самоценную процессуальность проговаривания всех значимых для участников коммуникации ее аспектов — см. Структурализм, Постструктурализм, Хабермас), так и широком социо-политическом контексте (расширительное понимание Гоулднером Д. как инструмента социальной критики — см. Философия техники). Значимый статус обретает понятие «Д.» в контексте лингвистических аналитик (интерпретация Д. как «речи, присваемой говорящим», у Э.Бенвениста и в целом постсоссюрианская традиция), в рамках семиотической традиции (например, презумпция дискурсивной компетенции в концепции семиотико-нарративных аспектов речевой деятельности А.-Ж.Греймаса и Ж.Курте — см. Нарратив, Семиотика), в проблемном поле исследований культурологического характера (например, интерпретация Д. в качестве языковых практик, «экстраполированных за пределы предложения» в контексте изучения функционирования «телевизионной культуры» у Дж.Фиске) и т.д. Доминантной тенденцией анализа Д. во второй половине 20 в. становится тенденция интеграции различных аспектов его рассмотрения — вне дисциплинарных барьеров. Теория Д. конституируется в качестве одного из важнейших направлений постмодернизма, методология которого оформляется на пересечении собственно постмодернистской философии языка, семиотики, лингвистики в современных ее версиях (включая структурную и психолингвистику), социологии знания и когнитивной антропологии. В связи с вниманием философии постмодернизма к проблемам вербальной и — особенно — речевой реальности (см. Постмодернизм, Постмодернистская чувствительность) понятие «Д.» оказывается в фокусе внимания, переживая своего рода ренессанс значимости. Так, например, в самооценке Фуко, аналитика Д. конституируется как один из фундаментальных приоритетов его творчества: «я просто искал . условия функционирования специфических дискурсивных практик». Собственно, предметом «археологии знания» выступает «не автор, не лингвистический код, не читатель или индивидуальный текст, а ограниченный набор текстов, образующих регламентированный Дискурс» (Фуко). Аналогичные приоритеты могут быть обнаружены в деконструктивизме Дерриды: «разрыв («Рассеивание», текст, носящий это название, есть систематическое и разыгранное исследование разрыва) надо. заставить бродить /ср. с discere, т.е. «блуждать» — ММ., С.Л./ внутри текста» (см. Деконструкция, Деррида). В отличие от историко-философской традиции, понимавшей Д. как своего рода рационально-логическую процедуру «скромного чтения», т.е. декодирования по мере возможностей имманентного миру смысла (см. Метафизика), постмодернизм интерпретирует дискурсивные практики принципиально альтернативно: «не существует никакого пре-дискурсивного провидения, которое делало бы его /мир — М.М., С.Л./ благосклонным к нам» (Фуко). В контексте классического мышления Д. репрезентирует автохтонный смысл и имманентную логику объекта; постмодернизм же — в контексте «постметафизического мышления» (см.) — центрирует внимание на нонсенсе как открытой возможности смысла (см. Нонсенс) и на трансгрессивном прорыве из смысла в его открытость (см. Трансгрессия). В контексте конституируемого постмодернистской философией «постметафизического мышления» Д. интерпретируется «как насилие, которое мы совершаем над вещами» (Фуко). Репрезентирующий в себе специфику характерного для той или иной социокультурной среды типа рациональности, Д. — посредством накладывания ее матриц — деформирует автохтонные проявления «предмета говорения», в силу чего может быть охарактеризован как «некая практика, которую мы навязываем» внешней по отношению к Д. предметности (Фуко). Согласно постмодернистскому видению дискурсивных практик, в Д. объект не репрезентируется в его целостности (см. Отражение), но процессуально осуществляется как последовательная (темпорально артикулированная) спекулятивная (семиотически артикулированная) актуализация последнего (аналогична дискретность исполнений музыкального произведения с его семантической тотальностью у Ингардена). Аналогично, в постмодернистской трактовке субъект-субъектных отношений фундированная презумпцией понимания коммуникация уступает место процессуальности вербальных игровых практик и процессуальности дискурсивных процедур (ср. у Б.Заходера: «Не знаю сам, своими ли словами // Я излагаю сказанное Вами, // Или — еще не сказанное Вами // Я выражаю Вашими словами»). В процессуальности Д. феномен Я теряет свою определенность, оказавшись всецело зависимым от того, что Фуко обозначил как «порядок Д.»: «я есть то, что я есть, благодаря контексту, в котором нахожусь» (Х.Л.Хикс). В этом плане важнейшим аспектом постмодернистских аналитик Д. является исследование проблемы его соотношения с властью. Будучи включенным в социокультурный контекст, Д. как рационально организованный и социокультурно детерминированный способ вербальной артикуляции имманентно-субъективного содержания сознания и экзистенциально-интимного содержания опыта не может быть индифферентен по отношению к власти: «дискурсы. раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее» (Фуко). По оценке Р.Барта, «власть (libido dominanti) . гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия». Исходя из этого, постмодернизм усматривает в демонстрируемой сознанием «воле к знанию» отголосок тирании «тотализирующих дискурсов» (Фуко). Частным проявлением «власти Д.» выступает «власть письма» над сознанием читателя, реализуемая как «интенция Текста» (Э.Сейд, Р.Флорес). Дискурсивное измерение письма ограничивает принципиальную «свободу Текста» (Ф.Лентриккия), создавая во внутритекстовом пространстве «плюральность силовых отношений» (Фуко) и конституируя текст в качестве «поливалентности дискурсов» (Ф.Лентриккия), т.е. своего рода «психического поля сражения аутентичных сил» (Х.Блум). Как субъект-объектное, так и субъект-субъектное отношения растворяются в игре дискурсивных кодов (почему Д. и характеризуется Батаем как «разлучающий»), утрачивая свою определенность: человек как носитель Д. погружен в дискурсивную среду, которая и есть тот единственный мир, который ему дан. — Единственно возможной в данном контексте гносеологической аналитикой мета-уровня выступает для постмодернизма анализ самого Д. : исследование условий его возможности, механизм осуществления его процессуальности, сравнительные аналитики различных типов Д. и т.п. Фуко формулирует по этому поводу так называемое «правило внешнего», которое заключается в том, чтобы идти не от Д. к его якобы наличествующему внутреннему смыслу, а от проявлений Д. — к условиям его возможности. В рамках подобной стратегии философствования центральным предметом философии оказывается Д., понятый в аспекте своей формы, а это значит, что центральное внимание философия постмодернизма уделяет не содержательным, а сугубо языковым моментам. Д. рассматривается постмодернистской философией в контексте парадигмальной для нее презумпции «смерти субъекта»: согласно Фуко, «Д. — это не жизнь; время Д. — не ваше время. в каждой фразе правил закон без имени, белое безразличие: «Какая разница, кто говорит, — сказал кто-то, — какая разница, кто говорит». » (см. «Смерть субъекта», «Смерть Автора»). Постмодернистская парадигма «смерти субъекта» не только влечет за собой выдвижение феномена Д. на передний план, но и задает ему фундаментальный статус: «речь идет о том, чтобы отнять у субъекта (или у его заместителя) роль некого изначального основания и проанализировать его как переменную и сложную функцию дискурса» (Фуко). В этом контексте Д. начинает рассматриваться как самодостаточная форма артикуляции знания в конкретной культурной традиции — вне каких бы то ни было значимых моментов, привносимых со стороны субъекта. — В этом семантическом пространстве Д. конституируется как могущий осуществляться в автохтонном (так называемом «анонимном») режиме: «все дискурсы, каков бы ни был их статус, их форма, их ценность», разворачиваются «в анонимности шепота» (Фуко). Таким образом, Д. трактуется постмодернизмом в качестве самодостаточной процессуальности: «Д. имеет форму структуры толкований. Каждое предложение, которое уже само по себе имеет толковательную природу, поддается толкованию в другом предложении», — реально имеет место не интерпретационная деятельность субъекта, но «моменты самотолкования мысли» (Деррида). Это означает, что какова бы ни была цель дискурсивной процедуры, всегда — и в рамках письма, и в рамках чтения — «субъект. не бывает экстерриториальным по отношению к своему дискурсу» (Р.Барт). Вместе с тем, именно процессуальность дискурсивных процедур оказывается тем пространством, в рамках которого человек «сам превращает себя в субъекта» (Фуко). Указанная процедура выступает предметом специальной аналитики в «История сексуальности» Фуко (см. Хюбрис), в «Дискурсе любви» Кристевой, во «Фрагментах любовного дискурса» Р.Барта, фиксирующих, что, в конечном итоге, «любовь есть рассказ. Это моя собственная легенда, моя маленькая «священная история», которую я сам для себя декламирую, и эта декламация (замороженная, забальзамированная, оторванная от моего опыта) и есть любовный дискурс» (собственно, влюбленный и определяется Р.Бартом, как «тот, кто говорит» определенным образом, точнее — с использованием определенных клише). В данной своей интенции постмодернистская теория Д. семантически сближается с нарратологией, в рамках которой Д. осмысливается как «общая категория лингвистического производства», а нарратив (см.) — как «подвид Д.» (Й.Брокмейер, Р.Харре). Сохраняя конституированную в историко-философской традиции презумпцию социокультурной артикулированности Д., философия постмодернизма полагает, что «Д. — это сложная и дифференцированная практика, подчиняющаяся доступным анализу правилам и трансформациям» (Фуко). Форма объективации одного и того же содержания может — в зависимости от доминирующего в обществе типа рациональности — варьироваться в самом широком диапазоне (например, от классической христианской формулы до «покупательную способность даждь нам днесь» в «Утренней молитве» у Н.Ю.Рюда). Развивая эту идею, Фуко фиксирует следующие типы возможных трансформаций дискурсивных практик: 1) деривации (внутридискурсивные зависимости), т.е. трансформации, связанные с адаптацией или исключением тех или иных понятий, их обобщения и т.п.; 2) мутации (междискурсивные зависимости), т.е. трансформации позиции говорящего субъекта, языка или соответствующей предметности (смещение границ объекта); 3) редистрибуции (внедискурсивные трансформации), т.е. внешние по отношению к Д., но не безразличные для его эволюции социокультурные процессы. Согласно точке зрения Фуко, для конституирования типологии Д. ни формальные, ни объективные критерии не являются приемлемыми: «существуют . собственно дискурсивные свойства или отношения (не сводимые к правилам грамматики и логики, равно как и к законам объекта), и именно к ним нужно обращаться, чтобы различать основные категории дискурсов». В качестве критериев классификации дискурсивных практик Фуко избирает «отношение к автору (или отсутствие такого отношения), равно как и различные формы этого отношения», экспрессивная ценность Д., открытость их для трансформаций, способы отношения Д. и придания им ценности, способы их атрибуции и присвоения, способы адаптации Д. к культуре (объективирующиеся в отношении к культурной традиции) и т.п. Важнейшим моментом постмодернистской типологии Д. является выделение особой ситуации в развитии культурной традиции, — ситуации, которая связана с автором, находящимся в «трансдискурсивной позиции». Последняя специфична тем, что открывает новый горизонт трансформаций соответствующего проблемно-семантического поля, различных по своей сущности, но неизменно релевантных исходному (авторскому) типу Д.: согласно Фуко, происходит возвращение к исходному Д., но «это возвращение, которое составляет часть самого Д., беспрестанно его видоизменяет. возвращение есть действенная и необходимая работа по преобразованию самой дискурсивности» (так, например, пересмотр текстов Галилея не может изменить механику, лишь добавляет нечто в массив суждений о ней; пересмотр же текстов Маркса — существенно меняет марксизм). Существенным аспектом постмодернистской концепции Д. является его интерпретация в свете идеи нелинейности (см. Нелинейных динамик теория): Д. рассматривается в контексте таких презумпций, как презумпция его креативного потенциала, презумпция заложенности в нем тенденции ветвления смысла, презумпция имманентной неподчиненности Д. принудительной внешней каузальности и т.п. Особое значение приобретают в этом контексте такие (наряду с приведенным) этимологические значения латинского термина diacursus, как «круговорот» (см. Хора) и «разветвление, разрастание» (см. Сюжет). По ретроспективной оценке постмодернизма, классическая культура, выделяя среди Д., «которыми обмениваются изо дня в день», те, «которые лежат в основе некоторого числа новых актов речи. бесконечно сказываются, являются уже сказанными и должны быть еще сказаны», тем не менее, жестко ограничивала креативный потенциал последних фигурами комментария и автора. Прежде всего, это ограничение касается (направлено против) возможности случайности. По мысли Фуко, «комментарий предотвращает случайность дискурса тем, что принимает ее в расчет: он позволяет высказать нечто иное, чем сам комментируемый текст, но лишь при условии, что будет сказан и в некотором роде осуществлен сам этот текст». Д. замыкается на себя, пресекая самую возможность семантической новизны в подлинном смысле этого слова: «открытая множественность, непредвиденная случайность оказываются благодаря принципу комментария перенесенными с того, что с риском для себя могло бы быть сказанным, — на число, форму, вид и обстоятельства повторения. Новое не в том, что сказано, а в событии его возвращения» (Фуко). Аналогичные функции выполняет по отношению к Д. и такая фигура классической традиции, как автор, с той лишь разницей, что если «комментарий ограничивал случайность Д. такой игрой идентичности, формой которой были. повторение и тождественность», то «принцип. автора ограничивает ту же случайность игрой идентичности, формой которой являются индивидуальность и я» (Фуко). Детальный анализ механизмов регуляции дискурсивных практик со стороны культуры позволяет Фуко сделать вывод о глубинной ограниченности и подконтрольности Д. в культуре классического западно-европейского образца. Фуко связывает это с тем, что реальная креативность дискурсивных практик, открывающая возможность для непредсказуемых модификаций плана содержания, подвергает, по его мнению, серьезным испытаниям глубинные парадигмальные установки европейского стиля мышления. Прежде всего, это относится к идее универсального логоса, якобы пронизывающего космически организованное (и потому открывающегося логосу познающему) мироздание, чьи законы в силу своей необходимости делают все возможные модификации порядка вещей предсказуемыми и не выходящими за пределы интеллигибельных границ. — Таящиеся в Д. возможности спонтанности, чреватой случайным и непредвиденным выходом за рамки предсказуемых законом состояний, ставят под угрозу сам способ бытия классического типа рациональности, основанный на космически артикулированной онтологии и логоцентризме. Таким образом, за видимой респектабельностью того статуса, который, казалось бы, занимает Д. в классической европейской культуре, Фуко усматривает «своего рода страх»: «все происходит так, как если бы запреты, запруды, пороги и пределы располагались таким образом, чтобы хоть частично овладеть стремительным разрастанием Д. . чтобы его беспорядок /креативный хаос, Хюбрис — ММ, С.Л./ был организован в соответствии с фигурами, позволяющими избежать чего-то самого неконтролируемого» (см. Хаос, Хюбрис). По оценке Фуко, страх перед Д. (характеризующая европейский менталитет логофобия, рядящаяся в одежды и маски логофилии) есть не что иное, как страх перед бесконтрольным и, следовательно, чреватым непредсказуемыми случайностями разворачиванием креативного потенциала Д., — страх перед хаосом, разверзающимся за упорядоченным вековой традицией метафизики Космосом и не регламентируемым универсальной необходимостью, — «страх. перед лицом всего, что тут может быть неудержимого, прерывистого, воинственного, а также беспорядочного и гибельного, перед лицом этого грандиозного, нескончаемого и необузданного бурления Д.». В отличие от классической традиции, современная культура, по мысли Фуко, стоит перед задачей «вернуть Д. его характер события», т.е. освободить дискурсивные практики от культурных ограничений, пресекающих возможность подлинной новизны (событийности) мысли, связанной со случайным (не заданным исходными правилами) результатом. Рассматривая «событие» как флуктуацию в поле Д., Фуко, наряду с этим, фиксирует и ее автохтонный (реализуемый на уровне самоорганизации дискурсивного поля и не сопряженный с познавательным целеполаганием мыслящего субъекта) характер, эксплицитно противопоставляя «событие» — «творчеству» и относя последнее к числу ключевых интерпретационных презумпций европейской классики. Выдвигая — в противовес культуре классического типа, где «с общего согласия искали место для творчества, искали единство произведения, эпохи или темы, знак индивидуальной оригинальности и безграничный кладезь сокрытых значений», — радикально новую методологию исследования дискурсивных практик, Фуко разрабатывает и принципиально новый для этой сферы категориальный аппарат, эксплицитно вводящий понятие случайной флуктуации в число базисных понятийных структур новой дискурсивной аналитики. По оценке Фуко, «фундаментальные понятия, которые сейчас настоятельно необходимы, — это. понятия события и серии с игрой сопряженных с ними понятий: регулярность, непредвиденная случайность, прерывность, зависимость, трансформация». Важнейшим методологическим выводом, в который результируется осуществленная Фуко смена ракурса видения процессуальности Д., является следующий: по мнению Фуко, в сфере исследования дискурсивных практик «более уже невозможно устанавливать связи механической причинности или идеальной необходимости. Нужно согласиться на то, чтобы ввести непредсказуемую случайность в качестве категории при рассмотрении продуцирования событий». Остро ощущая отсутствие в гуманитарной сфере «такой теории, которая позволила бы мыслить отношения между случаем и мыслью», Фуко делает значительный шаг в создании таковой концепции, рефлексивно фиксируя при этом главное ее содержание в качестве введения в гуманитарное познание идеи случайности: «если задаешься целью осуществить в истории идей самый маленький сдвиг, который состоит в том, чтобы рассмотреть не представления, лежащие, возможно, за дискурсом, но сами эти дискурсы как регулярные и различающиеся серии событий, то, боюсь, в этом сдвиге приходится признать что-то вроде этакой маленькой (и, может быть, отвратительной) машинки, позволяющей ввести в самое основание мысли случай, прерывность и материальность. Тройная опасность, которую определенная форма истории пытается предотвратить, рассказывая о непрерывном развертывании идеальной необходимости». (Особенно интересна в данном пассаже оценка указанного генератора случайностей в качестве «отвратительного», схватывающая оценку наличной культурой идеи непредсказуемой неравновесности как противной актуальным для обыденного сознания классическим идеалам линейного детерминизма, гарантирующего предсказуемое поведение систем.) Таким образом, в контексте дискурсивной аналитики Фуко в ткань философской рефлексии постмодернизма входит эксплицитное требование введения в когнитивные процедуры презумпции случайной флуктуации (см. Неодетерминизм, Необходимость и случайность). В этом отношении можно говорить, что, фокусируя свое внимание на феномене Д., постмодернистская философия не задает особое видение последнего, но выдвигает требование разрушение традиционного Д., фиксируя необходимость формирования неканонических стратегий дискурсивных практик, возвращающих субъекту его атрибутивное свойство «суверенности» (Батай). Однако, согласно позиции постмодернизма, именно в процедурах отказа от традиционно понятого Д. и подстерегает сознание дискурсивность, впитанная носителем западного типа рациональности в процессе социализации (см. Социализация): «жертвуя смыслом, суверенность сокрушает возможность дискурса: не только прерыванием, цезурой или раной внутри дискурса (абстрактная негативность), но и вторжением, внезапно открывающим в таком отверстии предел дискурса и иное абсолютное знание» (Деррида). В связи с этим тот, кто «устроился в надежной стихии философского дискурса. не в состоянии прочитать по его упорядоченному скольжению такой знак, как «опыт». » (Деррида), и именно поэтому «часто. когда полагают, что балласт гегелевской очевидности сброшен, на самом деле, не зная этого, не видя ее, остаются в ее власти. Никогда еще гегелевская очевидность не казалась столь обременительной, как в этот момент, когда она нависла всем своим бременем» (Деррида). Происходит своего рода «ослепление традиционной культурой, которая выдает себя за естественную стихию дискурса». В этой ситуации постмодернизм постулирует необходимость, «перейдя от конечного знания к бесконечному — добраться, как бы раздвигая пределы, к иному модусу знания — недискурсивному, таким образом, чтобы вне нас родилась иллюзия удовлетворения той самой жажды знания, которая существует в нас» (Батай). Вместе с тем, однако, «попрание дискурса (и, следовательно, вообще закона. ) должно, как и всякое попрание, тем или иным образом сохранить и утвердить то, что им преодолевается в злоупотреблении» (Деррида), — а именно конституировать то, что Б.Смарт обозначил в этом контексте как «еретический Д.». К центральному проблемному полю современной интерпретации Д. относятся такие проблемы, как проблема соотношения Д. с идеологией (М.Пеше, Ж.-Ж.Куртин, К.Фукс), — в том числе и в ее советско-социалистической версии (П.Серио); проблема семантического потенциала дискурсивных сред (П.Анри, К.Арош, Ж.Гийому, Д.Мальдидье); проблема Другого в контексте дискурсивных практик (Ж.Отье-Ревю), а также методологические проблемы аналитик Д. (Р.Робер, Э.Пульчинелли Орланди) и др. (См. также Дейк ван, Порядок дискурса, Дискурсивность, Воля к истине, Комментарий, Дисциплина, Логофилия, Логофобия, Дискурсия, Трансдискурсивность, Забота об истине, Игры истины, Интердискурс, Автоматический анализ дискурса, Эффект-субъект.) М.А. Можейко, о. Сергий Лепин. смотреть

ДИСКУРС

ДИСКУРС(discursus: от лат. discere — блуждать) — вербально артикулированная форма объективации содержания сознания, регулируемая доминирующим в той или. смотреть

ДИСКУРС

(discursus: от лат. discere блуждать) вербально артикулированная форма объективации содержания сознания, регулируемая доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом рациональности. Неклассический тип философствования осуществляет своего рода переоткрытие феномена Д. как в контексте вербально-коммуникативных практик (анализ социокультурной обусловленности речевых актов в структурализме и постструктурализме; трактовка Хабермасом Д. как рефлексивной речевой коммуникации, предполагающей самоценную процессуальность проговаривания всех значимых для участников коммуникации ее аспектов см. Структурализм, Постструктурализм, Хабермас), так и широком социо-политическом контексте (расширительное понимание Гоулднером Д. как инструмента социальной критики). Значимый статус обретает понятие *Д.* в контексте лингвистических аналитик (интерпретация Д. как *речи, присваемой говорящим*, у Э.Бенвениста и в целом постсоссюрианская традиция), в рамках семиотической традиции (например, презумпция дискурсивной компетенции в концепции семиотико-нарративных аспектов речевой деятельности А.-Ж.Греймаса и Ж.Курте см. Нарратив, Семиотика), в проблемном поле исследований культурологического характера (например, интерпретация Д. в качестве языковых практик, *экстраполированных за пределы предложения* в контексте изучения функционирования *телевизионной культуры* у Дж.Фиске) и т.д. Доминантной тенденцией анализа Д. во второй половине 20 в. становится тенденция интеграции различных аспектов его рассмотрения вне дисциплинарных барьеров. Теория Д. конституируется в качестве одного из важнейших направлений постмодернизма, методология которого оформляется на пересечении собственно постмодернистской философии языка, семиотики, лингвистики в современных ее версиях (включая структурную и психолингвистику), социологии знания и когнитивной антропологии. В связи с вниманием философии постмодернизма к проблемам вербальной и особенно речевой реальности (см. Постмодернизм, Постмодернистская чувствительность) понятие *Д.* оказывается в фокусе внимания, переживая своего рода ренессанс значимости. Так, например, в самооценке Фуко, аналитика Д. конституируется как один из фундаментальных приоритетов его творчества: *я просто искал . условия функционирования специфических дискурсивных практик*. Собственно, предметом *археологии знания* выступает *не автор, не лингвистический код, не читатель или индивидуальный текст, а ограниченный набор текстов, образующих регламентированный Дискурс* (Фуко). Аналогичные приоритеты могут быть обнаружены в деконструктивизме Дерриды: *разрыв (*Рассеивание*, текст, носящий это название, есть систематическое и разыгранное исследование разрыва) надо. заставить бродить /ср. с discere, т.е. *блуждать* М.М., С.Л./ внутри текста* (см. Деконструкция, Деррида). В отличие от историко-философской традиции, понимавшей Д. как своего рода рационально-логическую процедуру *скромного чтения*, т.е. декодирования по мере возможностей имманентного миру смысла (см. Метафизика), постмодернизм интерпретирует дискурсивные практики принципиально альтернативно: *не существует никакого пре-дискурсивного провидения, которое делало бы его /мир М.М., С.Л./ благосклонным к нам* (Фуко). В контексте классического мышления Д. репрезентирует автохтонный смысл и имманентную логику объекта; постмодернизм же в контексте *постметафизического мышления* центрирует внимание на нонсенсе как открытой возможности смысла и на трансгрессивном прорыве из смысла в его открытость (см. Трансгрессия). В контексте конституируемого постмодернистской философией *постметафизического мышления* Д. интерпретируется *как насилие, которое мы совершаем над вещами* (Фуко). Репрезентирующий в себе специфику характерного для той или иной социокультурной среды типа рациональности, Д. посредством накладывания ее матриц деформирует автохтонные проявления *предмета говорения*, в силу чего может быть охарактеризован как *некая практика, которую мы навязываем* внешней по отношению к Д. предметности (Фуко). Согласно постмодернистскому видению дискурсивных практик, в Д. объект не репрезентируется в его целостности (см. Отражение), но процессуально осуществляется как последовательная (темпорально артикулированная) спекулятивная (семиотически артикулированная) актуализация последнего (аналогична дискретность исполнений музыкального произведения с его семантической тотальностью у Ингардена). Аналогично, в постмодернистской трактовке субъект-субъектных отношений фундированная презумпцией понимания коммуникация уступает место процессуальности вербальных игровых практик и процессуальности дискурсивных процедур (ср. у Б.Заходера: *Не знаю сам, своими ли словами // Я излагаю сказанное Вами, // Или еще не сказанное Вами // Я выражаю Вашими словами*). В процессуальности Д. феномен Я теряет свою определенность, оказавшись всецело зависимым от того, что Фуко обозначил как *порядок Д.*: *я есть то, что я есть, благодаря контексту, в котором нахожусь* (Х.Л.Хикс). В этом плане важнейшим аспектом постмодернистских аналитик Д. является исследование проблемы его соотношения с властью. Будучи включенным в социокультурный контекст, Д. как рационально организованный и социокультурно детерминированный способ вербальной артикуляции имманентно-субъективного содержания сознания и экзистенциально-интимного содержания опыта не может быть индифферентен по отношению к власти: *дискурсы. раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее* (Фуко). По оценке Р.Барта, *власть (libido dominanti) . гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия*. Исходя из этого, постмодернизм усматривает в демонстрируемой сознанием *воле к знанию* отголосок тирании *тотализирующих дискурсов* (Фуко). Частным проявлением *власти Д.* выступает *власть письма* над сознанием читателя, реализуемая как *интенция Текста* (Э.Сейд, Р.Флорес). Дискурсивное измерение письма ограничивает принципиальную *свободу Текста* (Ф.Лентриккия), создавая во внутритекстовом пространстве *плюральность силовых отношений* (Фуко) и конституируя текст в качестве *поливалентности дискурсов* (Ф.Лентриккия), т.е. своего рода *психического поля сражения аутентичных сил* (Х.Блум). Как субъект-объектное, так и субъект-субъектное отношения растворяются в игре дискурсивных кодов (почему Д. и характеризуется Батаем как *разлучающий*), утрачивая свою определенность: человек как носитель Д. погружен в дискурсивную среду, которая и есть тот единственный мир, который ему дан. Единственно возможной в данном контексте гносеологической аналитикой мета-уровня выступает для постмодернизма анализ самого Д.: исследование условий его возможности, механизм осуществления его процессуальности, сравнительные аналитики различных типов Д. и т.п. Фуко формулирует по этому поводу так называемое *правило внешнего*, которое заключается в том, чтобы идти не от Д. к его якобы наличествующему внутреннему смыслу, а от проявлений Д. к условиям его возможности. В рамках подобной стратегии философствования центральным предметом философии оказывается Д., понятый в аспекте своей формы, а это значит, что центральное внимание философия постмодернизма уделяет не содержательным, а сугубо языковым моментам. Д. рассматривается постмодернистской философией в контексте парадигмальной для нее презумпции *смерти субъекта*: согласно Фуко, *Д. это не жизнь; время Д. не ваше время. в каждой фразе правил закон без имени, белое безразличие: *Какая разница, кто говорит, сказал кто-то, какая разница, кто говорит*. * (см. *Смерть субъекта*, *Смерть Автора*). Постмодернистская парадигма *смерти субъекта* не только влечет за собой выдвижение феномена Д. на передний план, но и задает ему фундаментальный статус: *речь идет о том, чтобы отнять у субъекта (или у его заместителя) роль некого изначального основания и проанализировать его как переменную и сложную функцию дискурса* (Фуко). В этом контексте Д. начинает рассматриваться как самодостаточная форма артикуляции знания в конкретной культурной традиции вне каких бы то ни было значимых моментов, привносимых со стороны субъекта. В этом семантическом пространстве Д. конституируется как могущий осуществляться в автохтонном (так называемом *анонимном*) режиме: *все дискурсы, каков бы ни был их статус, их форма, их ценность*, разворачиваются *в анонимности шепота* (Фуко). Таким образом, Д. трактуется постмодернизмом в качестве самодостаточной процессуальности: *Д. . имеет форму структуры толкований. Каждое предложение, которое уже само по себе имеет толковательную природу, поддается толкованию в другом предложении*, реально имеет место не интерпретационная деятельность субъекта, но *моменты самотолкования мысли* (Деррида). Это означает, что какова бы ни была цель дискурсивной процедуры, всегда и в рамках письма, и в рамках чтения *субъект. не бывает экстерриториальным по отношению к своему дискурсу* (Р.Барт). Вместе с тем, именно процессуальность дискурсивных процедур оказывается тем пространством, в рамках которого человек *сам превращает себя в субъекта* (Фуко). Указанная процедура выступает предметом специальной аналитики в *История сексуальности* Фуко (см. Хюбрис), в *Дискурсе любви* Кристевой, во *Фрагментах любовного дискурса* Р.Барта, фиксирующих, что, в конечном итоге, *любовь есть рассказ. Это моя собственная легенда, моя маленькая *священная история*, которую я сам для себя декламирую, и эта декламация (замороженная, забальзамированная, оторванная от моего опыта) и есть любовный дискурс* (собственно, влюбленный и определяется Р.Бартом, как *тот, кто говорит* определенным образом, точнее с использованием определенных клише). Сохраняя конституированную в историко-философской традиции презумпцию социокультурной артикулированности Д., философия постмодернизма полагает, что *Д. это сложная и дифференцированная практика, подчиняющаяся доступным анализу правилам и трансформациям* (Фуко). Форма объективации одного и того же содержания может в зависимости от доминирующего в обществе типа рациональности варьироваться в самом широком диапазоне (например, от классической христианской формулы до *покупательную способность даждь нам днесь* в *Утренней молитве* у Н.Ю.Рюда). Развивая эту идею, Фуко фиксирует следующие типы возможных трансформаций дискурсивных практик: 1) деривации (внутридискурсивные зависимости), т.е. трансформации, связанные с адаптацией или исключением тех или иных понятий, их обобщения и т.п.; 2) мутации (междискурсивные зависимости), т.е. трансформации позиции говорящего субъекта, языка или соответствующей предметности (смещение границ объекта); 3) редистрибуции (внедискурсивные трансформации), т.е. внешние по отношению к Д., но не безразличные для его эволюции социокультурные процессы. Согласно точке зрения Фуко, для конституирования типологии Д. ни формальные, ни объективные критерии не являются приемлемыми: *существуют . собственно дискурсивные свойства или отношения (не сводимые к правилам грамматики и логики, равно как и к законам объекта), и именно к ним нужно обращаться, чтобы различать основные категории дискурсов*. В качестве критериев классификации дискурсивных практик Фуко избирает *отношение к автору (или отсутствие такого отношения), равно как и различные формы этого отношения*, экспрессивная ценность Д., открытость их для трансформаций, способы отношения Д. и придания им ценности, способы их атрибуции и присвоения, способы адаптации Д. к культуре (объективирующиеся в отношении к культурной традиции) и т.п. Важнейшим моментом постмодернистской типологии Д. является выделение особой ситуации в развитии культурной традиции, ситуации, которая связана с автором, находящимся в *трансдискурсивной позиции*. Последняя специфична тем, что открывает новый горизонт трансформаций соответствующего проблемно-семантического поля, различных по своей сущности, но неизменно релевантных исходному (авторскому) типу Д.: согласно Фуко, происходит возвращение к исходному Д., но *это возвращение, которое составляет часть самого Д., беспрестанно его видоизменяет. возвращение есть действенная и необходимая работа по преобразованию самой дискурсивности* (так, например, пересмотр текстов Галилея не может изменить механику, лишь добавляет нечто в массив суждений о ней; пересмотр же текстов Маркса существенно меняет марксизм). Существенным аспектом постмодернистской концепции Д. является его интерпретация в свете идеи нелинейности: Д. рассматривается в контексте таких презумпций, как презумпция его креативного потенциала, презумпция заложенности в нем тенденции ветвления смысла, презумпция имманентной неподчиненности Д. принудительной внешней каузальности и т.п. Особое значение приобретают в этом контексте такие (наряду с приведенным) этимологические значения латинского термина diacursus, как *круговорот* (см. Хора) и *разветвление, разрастание*. По ретроспективной оценке постмодернизма, классическая культура, выделяя среди Д., *которыми обмениваются изо дня в день*, те, *которые лежат в основе некоторого числа новых актов речи. бесконечно сказываются, являются уже сказанными и должны быть еще сказаны*, тем не менее, жестко ограничивала креативный потенциал последних фигурами комментария и автора. Прежде всего, это ограничение касается (направлено против) возможности случайности. По мысли Фуко, *комментарий предотвращает случайность дискурса тем, что принимает ее в расчет: он позволяет высказать нечто иное, чем сам комментируемый текст, но лишь при условии, что будет сказан и в некотором роде осуществлен сам этот текст*. Д. замыкается на себя, пресекая самую возможность семантической новизны в подлинном смысле этого слова: *открытая множественность, непредвиденная случайность оказываются благодаря принципу комментария перенесенными с того, что с риском для себя могло бы быть сказанным, на число, форму, вид и обстоятельства повторения. Новое не в том, что сказано, а в событии его возвращения* (Фуко). Аналогичные функции выполняет по отношению к Д. и такая фигура классической традиции, как автор, с той лишь разницей, что если *комментарий ограничивал случайность Д. такой игрой идентичности, формой которой были. повторение и тождественность*, то *принцип. автора ограничивает ту же случайность игрой идентичности, формой которой являются индивидуальность и я* (Фуко). Детальный анализ механизмов регуляции дискурсивных практик со стороны культуры позволяет Фуко сделать вывод о глубинной ограниченности и подконтрольности Д. в культуре классического западно-европейского образца. Фуко связывает это с тем, что реальная креативность дискурсивных практик, открывающая возможность для непредсказуемых модификаций плана содержания, подвергает, по его мнению, серьезным испытаниям глубинные парадигмальные установки европейского стиля мышления. Прежде всего, это относится к идее универсального логоса, якобы пронизывающего космически организованное (и потому открывающегося логосу познающему) мироздание, чьи законы в силу своей необходимости делают все возможные модификации порядка вещей предсказуемыми и не выходящими за пределы интеллигибельных границ. Таящиеся в Д. возможности спонтанности, чреватой случайным и непредвиденным выходом за рамки предсказуемых законом состояний, ставят под угрозу сам способ бытия классического типа рациональности, основанный на космически артикулированной онтологии и логоцентризме. Таким образом, за видимой респектабельностью того статуса, который, казалось бы, занимает Д. в классической европейской культуре, Фуко усматривает *своего рода страх*: *все происходит так, как если бы запреты, запруды, пороги и пределы располагались таким образом, чтобы хоть частично овладеть стремительным разрастанием Д. . чтобы его беспорядок /креативный хаос, хюбрис MM., C.Л./ был организован в соответствии с фигурами, позволяющими избежать чего-то самого неконтролируемого* (см. Хаос, Хюбрис). По оценке Фуко, страх перед Д. (характеризующая европейский менталитет логофобия, рядящаяся в одежды и маски логофилии) есть не что иное, как страх перед бесконтрольным и, следовательно, чреватым непредсказуемыми случайностями разворачиванием креативного потенциала Д., страх перед хаосом, разверзающимся за упорядоченным вековой традицией метафизики Космосом и не регламентируемым универсальной необходимостью, *страх. перед лицом всего, что тут может быть неудержимого, прерывистого, воинственного, а также беспорядочного и гибельного, перед лицом этого грандиозного, нескончаемого и необузданного бурления Д.*. В отличие от классической традиции, современная культура, по мысли Фуко, стоит перед задачей *вернуть Д. его характер события*, т.е. освободить дискурсивные практики от культурных ограничений, пресекающих возможность подлинной новизны (событийности) мысли, связанной со случайным (не заданным исходными правилами) результатом. Рассматривая *событие* как флуктуацию в поле Д., Фуко, наряду с этим, фиксирует и ее автохтонный (реализуемый на уровне самоорганизации дискурсивного поля и не сопряженный с познавательным целеполаганием мыслящего субъекта) характер, эксплицитно противопоставляя *событие* *творчеству* и относя последнее к числу ключевых интерпретационных презумпций европейской классики. Выдвигая в противовес культуре классического типа, где *с общего согласия искали место для творчества, искали единство произведения, эпохи или темы, знак индивидуальной оригинальности и безграничный кладезь сокрытых значений*, радикально новую методологию исследования дискурсивных практик, Фуко разрабатывает и принципиально новый для этой сферы категориальный аппарат, эксплицитно вводящий понятие случайной флуктуации в число базисных понятийных структур новой дискурсивной аналитики. По оценке Фуко, *фундаментальные понятия, которые сейчас настоятельно необходимы, это. понятия события и серии с игрой сопряженных с ними понятий: регулярность, непредвиденная случайность, прерывность, зависимость, трансформация*. Важнейшим методологическим выводом, в который результируется осуществленная Фуко смена ракурса видения процессуальности Д., является следующий: по мнению Фуко, в сфере исследования дискурсивных практик *более уже невозможно устанавливать связи механической причинности или идеальной необходимости. Нужно согласиться на то, чтобы ввести непредсказуемую случайность в качестве категории при рассмотрении продуцирования событий*. Остро ощущая отсутствие в гуманитарной сфере *такой теории, которая позволила бы мыслить отношения между случаем и мыслью*, Фуко делает значительный шаг в создании таковой концепции, рефлексивно фиксируя при этом главное ее содержание в качестве введения в гуманитарное познание идеи случайности: *если задаешься целью осуществить в истории идей самый маленький сдвиг, который состоит в том, чтобы рассмотреть не представления, лежащие, возможно, за дискурсом, но сами эти дискурсы как регулярные и различающиеся серии событий, то, боюсь, в этом сдвиге приходится признать что-то вроде этакой маленькой (и, может быть, отвратительной) машинки, позволяющей ввести в самое основание мысли случай, прерывность и материальность. Тройная опасность, которую определенная форма истории пытается предотвратить, рассказывая о непрерывном развертывании идеальной необходимости*. (Особенно интересна в данном пассаже оценка указанного генератора случайностей в качестве *отвратительного*, схватывающая оценку наличной культурой идеи непредсказуемой неравновесности как противной актуальным для обыденного сознания классическим идеалам линейного детерминизма, гарантирующего предсказуемое поведение систем.) Таким образом, в контексте дискурсивной аналитики Фуко в ткань философской рефлексии постмодернизма входит эксплицитное требование введения в когнитивные процедуры презумпции случайной флуктуации (см. Неодетерминизм). В этом отношении можно говорить, что, фокусируя свое внимание на феномене Д., постмодернистская философия не задает особое видение последнего, но выдвигает требование разрушение традиционного Д., фиксируя необходимость формирования неканонических стратегий дискурсивных практик, возвращающих субъекту его атрибутивное свойство *суверенности* (Батай). Однако, согласно позиции постмодернизма, именно в процедуpax отказа от традиционно понятого Д. и подстерегает сознание дискурсивность, впитанная носителем западного типа рациональности в процессе социализации: *жертвуя смыслом, суверенность сокрушает возможность дискурса: не только прерыванием, цезурой или раной внутри дискурса (абстрактная негативность), но и вторжением, внезапно открывающим в таком отверстии предел дискурса и иное абсолютное знание* (Деррида). В связи с этим тот, кто *устроился в надежной стихии философского дискурса. не в состоянии прочитать по его упорядоченному скольжению такой знак, как *опыт*. * (Деррида), и именно поэтому *часто. когда полагают, что балласт гегелевской очевидности сброшен, на самом деле, не зная этого, не видя ее, остаются в ее власти. Никогда еще гегелевская очевидность не казалась столь обременительной, как в этот момент, когда она нависла всем своим бременем* (Деррида). Происходит своего рода *ослепление традиционной культурой, которая выдает себя за естественную стихию дискурса*. В этой ситуации постмодернизм постулирует необходимость, *перейдя от конечного знания к бесконечному добраться, как бы раздвигая пределы, к иному модусу знания недискурсивному, таким образом, чтобы вне нас родилась иллюзия удовлетворения той самой жажды знания, которая существует в нас* (Батай). Вместе с тем, однако, *попрание дискурса (и, следовательно, вообще закона. ) должно, как и всякое попрание, тем или иным образом сохранить и утвердить то, что им преодолевается в злоупотреблении* (Деррида), а именно конституировать то, что Б.Смарт обозначил в этом контексте как *еретический Д.*. К центральному проблемному полю современной интерпретации Д. относятся такие проблемы, как проблема соотношения Д. с идеологией (М.Пеше, Ж.-Ж.Куртин, К.Фукс), в том числе и в ее советско-социалистической версии (П.Серио); проблема семантического потенциала дискурсивных сред (П.Анри, К.Арош, Ж.Гийому, Д.Мальдидье); проблема Другого в контексте дискурсивных практик (Ж.Отье-Ревю), а также методологические проблемы аналитик Д. (Р.Робер, Э.Пульчинелли Орланди)и др. смотреть

ДИСКУРС

ДИСКУРС (discursus: от лат. discere — блуждать) — вербально артикулированная форма объективации содержания сознания, регулируемая доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом рациональности. Неклассический тип философствования осуществляет своего рода переоткрытие феномена Д. — как в контексте вербально-коммуникативных практик (анализ социокультурной обусловленности речевых актов в структурализме и постструктурализме; трактовка Хабермасом Д. как рефлексивной речевой коммуникации, предполагающей самоценную процессуальность проговаривания всех значимых для участников коммуникации ее аспектов — см. Структурализм, Постструктурализм, Хабермас), так и широком социо-политическом контексте (расширительное понимание Гоулднером Д. как инструмента социальной критики). Значимый статус обретает понятие Д. в контексте лингвистических аналитик (интерпретация Д. как речи, присваемой говорящим, у Э.Бенвениста и в целом постсоссюрианская традиция), в рамках семиотической традиции (например, презумпция дискурсивной компетенции в концепции семиотико-нарративных аспектов речевой деятельности А.-Ж.Греймаса и Ж.Курте — см. Нарратив, Семиотика), в проблемном поле исследований культурологического характера (например, интерпретация Д. в качестве языковых практик, экстраполированных за пределы предложения в контексте изучения функционирования телевизионной культуры у Дж.Фиске) и т.д. Доминантной тенденцией анализа Д. во второй половине 20 в. становится тенденция интеграции различных аспектов его рассмотрения — вне дисциплинарных барьеров. Теория Д. конституируется в качестве одного из важнейших направлений постмодернизма, методология которого оформляется на пересечении собственно постмодернистской философии языка, семиотики, лингвистики в современных ее версиях (включая структурную и психолингвистику), социологии знания и когнитивной антропологии. В связи с вниманием философии постмодернизма к проблемам вербальной и — особенно — речевой реальности (см. Постмодернизм, Постмодернистская чувствительность) понятие Д. оказывается в фокусе внимания, переживая своего рода ренессанс значимости. Так, например, в самооценке Фуко, аналитика Д. конституируется как один из фундаментальных приоритетов его творчества: я просто искал . условия функционирования специфических дискурсивных практик. Собственно, предметом археологии знания выступает не автор, не лингвистический код, не читатель или индивидуальный текст, а ограниченный набор текстов, образующих регламентированный Дискурс (Фуко). Аналогичные приоритеты могут быть обнаружены в деконструктивизме Дерриды: разрыв (Рассеивание, текст, носящий это название, есть систематическое и разыгранное исследование разрыва) надо. заставить бродить /ср. с discere, т.е. блуждать — М.М., С.Л./ внутри текста (см. Деконструкция, Деррида). В отличие от историко-философской традиции, понимавшей Д. как своего рода рационально-логическую процедуру скромного чтения, т.е. декодирования по мере возможностей имманентного миру смысла (см. Метафизика), постмодернизм интерпретирует дискурсивные практики принципиально альтернативно: не существует никакого пре-дискурсивного провидения, которое делало бы его /мир — М.М., С.Л./ благосклонным к нам (Фуко). В контексте классического мышления Д. репрезентирует автохтонный смысл и имманентную логику объекта; постмодернизм же — в контексте постметафизического мышления — центрирует внимание на нонсенсе как открытой возможности смысла и на трансгрессивном прорыве из смысла в его открытость (см. Трансгрессия). В контексте конституируемого постмодернистской философией постметафизического мышления Д. интерпретируется как насилие, которое мы совершаем над вещами (Фуко). Репрезентирующий в себе специфику характерного для той или иной социокультурной среды типа рациональности, Д. — посредством накладывания ее матриц — деформирует автохтонные проявления предмета говорения, в силу чего может быть охарактеризован как некая практика, которую мы навязываем внешней по отношению к Д. предметности (Фуко). Согласно постмодернистскому видению дискурсивных практик, в Д. объект не репрезентируется в его целостности (см. Отражение), но процессуально осуществляется как последовательная (темпорально артикулированная) спекулятивная (семиотически артикулированная) актуализация последнего (аналогична дискретность исполнений музыкального произведения с его семантической тотальностью у Ингардена). Аналогично, в постмодернистской трактовке субъект-субъектных отношений фундированная презумпцией понимания коммуникация уступает место процессуальности вербальных игровых практик и процессуальности дискурсивных процедур (ср. у Б.Заходера: Не знаю сам, своими ли словами // Я излагаю сказанное Вами, // Или — еще не сказанное Вами // Я выражаю Вашими словами). В процессуальности Д. феномен Я теряет свою определенность, оказавшись всецело зависимым от того, что Фуко обозначил как порядок Д.: я есть то, что я есть, благодаря контексту, в котором нахожусь (Х.Л.Хикс). В этом плане важнейшим аспектом постмодернистских аналитик Д. является исследование проблемы его соотношения с властью. Будучи включенным в социокультурный контекст, Д. как рационально организованный и социокультурно детерминированный способ вербальной артикуляции имманентно-субъективного содержания сознания и экзистенциально-интимного содержания опыта не может быть индифферентен по отношению к власти: дискурсы. раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее (Фуко). По оценке Р.Барта, власть (libido dominanti) . гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия. Исходя из этого, постмодернизм усматривает в демонстрируемой сознанием воле к знанию отголосок тирании тотализирующих дискурсов (Фуко). Частным проявлением власти Д. выступает власть письма над сознанием читателя, реализуемая как интенция Текста (Э.Сейд, Р.Флорес). Дискурсивное измерение письма ограничивает принципиальную свободу Текста (Ф.Лентриккия), создавая во внутритекстовом пространстве плюральность силовых отношений (Фуко) и конституируя текст в качестве поливалентности дискурсов (Ф.Лентриккия), т.е. своего рода психического поля сражения аутентичных сил (Х.Блум). Как субъект-объектное, так и субъект-субъектное отношения растворяются в игре дискурсивных кодов (почему Д. и характеризуется Батаем как разлучающий), утрачивая свою определенность: человек как носитель Д. погружен в дискурсивную среду, которая и есть тот единственный мир, который ему дан. — Единственно возможной в данном контексте гносеологической аналитикой мета-уровня выступает для постмодернизма анализ самого Д.: исследование условий его возможности, механизм осуществления его процессуальности, сравнительные аналитики различных типов Д. и т.п. Фуко формулирует по этому поводу так называемое правило внешнего, которое заключается в том, чтобы идти не от Д. к его якобы наличествующему внутреннему смыслу, а от проявлений Д. — к условиям его возможности. В рамках подобной стратегии философствования центральным предметом философии оказывается Д., понятый в аспекте своей формы, а это значит, что централь- ное внимание философия постмодернизма уделяет не содержательным, а сугубо языковым моментам. Д. рассматривается постмодернистской философией в контексте парадигмальной для нее презумпции смерти субъекта: согласно Фуко, Д. — это не жизнь; время Д. — не ваше время. в каждой фразе правил закон без имени, белое безразличие: Какая разница, кто говорит, — сказал кто-то, — какая разница, кто говорит. (см. Смерть субъекта, Смерть Автора). Постмодернистская парадигма смерти субъекта не только влечет за собой выдвижение феномена Д. на передний план, но и задает ему фундаментальный статус: речь идет о том, чтобы отнять у субъекта (или у его заместителя) роль некого изначального основания и проанализировать его как переменную и сложную функцию дискурса (Фуко). В этом контексте Д. начинает рассматриваться как самодостаточная форма артикуляции знания в конкретной культурной традиции — вне каких бы то ни было значимых моментов, привносимых со стороны субъекта. — В этом семантическом пространстве Д. конституируется как могущий осуществляться в автохтонном (так называемом анонимном) режиме: все дискурсы, каков бы ни был их статус, их форма, их ценность, разворачиваются в анонимности шепота (Фуко). Таким образом, Д. трактуется постмодернизмом в качестве самодостаточной процессуальности: Д. . имеет форму структуры толкований. Каждое предложение, которое уже само по себе имеет толковательную природу, поддается толкованию в другом предложении, — реально имеет место не интерпретационная деятельность субъекта, но моменты самотолкования мысли (Деррида). Это означает, что какова бы ни была цель дискурсивной процедуры, всегда — и в рамках письма, и в рамках чтения — субъект. не бывает экстерриториальным по отношению к своему дискурсу (Р.Барт). Вместе с тем, именно процессуальность дискурсивных процедур оказывается тем пространством, в рамках которого человек сам превращает себя в субъекта (Фуко). Указанная процедура выступает предметом специальной аналитики в История сексуальности Фуко (см. Хюбрис), в Дискурсе любви Кристевой, во Фрагментах любовного дискурса Р.Барта, фиксирующих, что, в конечном итоге, любовь есть рассказ. Это моя собственная легенда, моя маленькая священная история, которую я сам для себя декламирую, и эта декламация (замороженная, забальзамированная, оторванная от моего опыта) и есть любовный дискурс (собственно, влюбленный и определяется Р.Бартом, как тот, кто говорит определенным образом, точнее — с использованием определенных клише). Сохраняя конституированную в историко-философской традиции презумпцию социокультурной артикулированности Д., философия постмодернизма полагает, что Д. — это сложная и дифференцированная практика, подчиняющаяся доступным анализу правилам и трансформациям (Фуко). Форма объективации одного и того же содержания может — в зависимости от доминирующего в обществе типа рациональности — варьироваться в самом широком диапазоне (например, от классической христианской формулы до покупательную способность даждь нам днесь в Утренней молитве у Н.Ю.Рюда). Развивая эту идею, Фуко фиксирует следующие типы возможных трансформаций дискурсивных практик: 1) деривации (внутридискурсивные зависимости), т.е. трансформации, связанные с адаптацией или исключением тех или иных понятий, их обобщения и т.п.; 2) мутации (междискурсивные зависимости), т.е. трансформации позиции говорящего субъекта, языка или соответствующей предметности (смещение границ объекта); 3) редистрибуции (внедискурсивные трансформации), т.е. внешние по отношению к Д., но не безразличные для его эволюции социокультурные процессы. Согласно точке зрения Фуко, для конституирования типологии Д. ни формальные, ни объективные критерии не являются приемлемыми: существуют . собственно дискурсивные свойства или отношения (не сводимые к правилам грамматики и логики, равно как и к законам объекта), и именно к ним нужно обращаться, чтобы различать основные категории дискурсов. В качестве критериев классификации дискурсивных практик Фуко избирает отношение к автору (или отсутствие такого отношения), равно как и различные формы этого отношения, экспрессивная ценность Д., открытость их для трансформаций, способы отношения Д. и придания им ценности, способы их атрибуции и присвоения, способы адаптации Д. к культуре (объективирующиеся в отношении к культурной традиции) и т.п. Важнейшим моментом постмодернистской типологии Д. является выделение особой ситуации в развитии культурной традиции, — ситуации, которая связана с автором, находящимся в трансдискурсивной позиции. Последняя специфична тем, что открывает новый горизонт трансформаций соответствующего проблемно-семантического поля, различных по своей сущности, но неизменно релевантных исходному (авторскому) типу Д.: согласно Фуко, происходит возвращение к исходному Д., но это возвращение, которое составляет часть самого Д., беспрестанно его видоизменяет. возвращение есть действенная и необходимая работа по преобразованию самой дискурсивности (так, например, пересмотр текстов Галилея не может изменить механику, лишь добавляет нечто в массив суждений о ней; пересмотр же текстов Маркса — существенно меняет марксизм). Существенным аспектом постмодер- нистской концепции Д. является его интерпретация в свете идеи нелинейности: Д. рассматривается в контексте таких презумпций, как презумпция его креативного потенциала, презумпция заложенности в нем тенденции ветвления смысла, презумпция имманентной неподчиненности Д. принудительной внешней каузальности и т.п. Особое значение приобретают в этом контексте такие (наряду с приведенным) этимологические значения латинского термина diacursus, как круговорот (см. Хора) и разветвление, разрастание. По ретроспективной оценке постмодернизма, классическая культура, выделяя среди Д., которыми обмениваются изо дня в день, те, которые лежат в основе некоторого числа новых актов речи. бесконечно сказываются, являются уже сказанными и должны быть еще сказаны, тем не менее, жестко ограничивала креативный потенциал последних фигурами комментария и автора. Прежде всего, это ограничение касается (направлено против) возможности случайности. По мысли Фуко, комментарий предотвращает случайность дискурса тем, что принимает ее в расчет: он позволяет высказать нечто иное, чем сам комментируемый текст, но лишь при условии, что будет сказан и в некотором роде осуществлен сам этот текст. Д. замыкается на себя, пресекая самую возможность семантической новизны в подлинном смысле этого слова: открытая множественность, непредвиденная случайность оказываются благодаря принципу комментария перенесенными с того, что с риском для себя могло бы быть сказанным, — на число, форму, вид и обстоятельства повторения. Новое не в том, что сказано, а в событии его возвращения (Фуко). Аналогичные функции выполняет по отношению к Д. и такая фигура классической традиции, как автор, с той лишь разницей, что если комментарий ограничивал случайность Д. такой игрой идентичности, формой которой были. повторение и тождественность, то принцип. автора ограничивает ту же случайность игрой идентичности, формой которой являются индивидуальность и я (Фуко). Детальный анализ механизмов регуляции дискурсивных практик со стороны культуры позволяет Фуко сделать вывод о глубинной ограниченности и подконтрольности Д. в культуре классического западно-европейского образца. Фуко связывает это с тем, что реальная креативность дискурсивных практик, открывающая возможность для непредсказуемых модификаций плана содержания, подвергает, по его мнению, серьезным испытаниям глубинные парадигмальные установки европейского стиля мышления. Прежде всего, это относится к идее универсального логоса, якобы пронизывающего космически организованное (и потому открывающегося логосу познающему) мироздание, чьи законы в силу своей необходимости делают все возможные модификации порядка вещей предсказуемыми и не выходящими за пределы интеллигибельных границ. — Таящиеся в Д. возможности спонтанности, чреватой случайным и непредвиденным выходом за рамки предсказуемых законом состояний, ставят под угрозу сам способ бытия классического типа рациональности, основанный на космически артикулированной онтологии и логоцентризме. Таким образом, за видимой респектабельностью того статуса, который, казалось бы, занимает Д. в классической европейской культуре, Фуко усматривает своего рода страх: все происходит так, как если бы запреты, запруды, пороги и пределы располагались таким образом, чтобы хоть частично овладеть стремительным разрастанием Д. . чтобы его беспорядок /креативный хаос, хюбрис — MM., C.Л./ был организован в соответствии с фигурами, позволяющими избежать чего-то самого неконтролируемого (см. Хаос, Хюбрис). По оценке Фуко, страх перед Д. (характеризующая европейский менталитет логофобия, рядящаяся в одежды и маски логофилии) есть не что иное, как страх перед бесконтрольным и, следовательно, чреватым непредсказуемыми случайностями разворачиванием креативного потенциала Д., — страх перед хаосом, разверзающимся за упорядоченным вековой традицией метафизики Космосом и не регламентируемым универсальной необходимостью, — страх. перед лицом всего, что тут может быть неудержимого, прерывистого, воинственного, а также беспорядочного и гибельного, перед лицом этого грандиозного, нескончаемого и необузданного бурления Д.. В отличие от классической традиции, современная культура, по мысли Фуко, стоит перед задачей вернуть Д. его характер события, т.е. освободить дискурсивные практики от культурных ограничений, пресекающих возможность подлинной новизны (событийности) мысли, связанной со случайным (не заданным исходными правилами) результатом. Рассматривая событие как флуктуацию в поле Д., Фуко, наряду с этим, фиксирует и ее автохтонный (реализуемый на уровне самоорганизации дискурсивного поля и не сопряженный с познавательным целеполаганием мыслящего субъекта) характер, эксплицитно противопоставляя событие — творчеству и относя последнее к числу ключевых интерпретационных презумпций европейской классики. Выдвигая — в противовес культуре классического типа, где с общего согласия искали место для творчества, искали единство произведения, эпохи или темы, знак индивидуальной оригинальности и безграничный кладезь сокрытых значений, — радикально новую методологию исследования дискурсивных практик, Фуко разрабатывает и принципиально новый для этой сферы категориаль- ный аппарат, эксплицитно вводящий понятие случайной флуктуации в число базисных понятийных структур новой дискурсивной аналитики. По оценке Фуко, фундаментальные понятия, которые сейчас настоятельно необходимы, — это. понятия события и серии с игрой сопряженных с ними понятий: регулярность, непредвиденная случайность, прерывность, зависимость, трансформация. Важнейшим методологическим выводом, в который результируется осуществленная Фуко смена ракурса видения процессуальности Д., является следующий: по мнению Фуко, в сфере исследования дискурсивных практик более уже невозможно устанавливать связи механической причинности или идеальной необходимости. Нужно согласиться на то, чтобы ввести непредсказуемую случайность в качестве категории при рассмотрении продуцирования событий. Остро ощущая отсутствие в гуманитарной сфере такой теории, которая позволила бы мыслить отношения между случаем и мыслью, Фуко делает значительный шаг в создании таковой концепции, рефлексивно фиксируя при этом главное ее содержание в качестве введения в гуманитарное познание идеи случайности: если задаешься целью осуществить в истории идей самый маленький сдвиг, который состоит в том, чтобы рассмотреть не представления, лежащие, возможно, за дискурсом, но сами эти дискурсы как регулярные и различающиеся серии событий, то, боюсь, в этом сдвиге приходится признать что-то вроде этакой маленькой (и, может быть, отвратительной) машинки, позволяющей ввести в самое основание мысли случай, прерывность и материальность. Тройная опасность, которую определенная форма истории пытается предотвратить, рассказывая о непрерывном развертывании идеальной необходимости. (Особенно интересна в данном пассаже оценка указанного генератора случайностей в качестве отвратительного, схватывающая оценку наличной культурой идеи непредсказуемой неравновесности как противной актуальным для обыденного сознания классическим идеалам линейного детерминизма, гарантирующего предсказуемое поведение систем.) Таким образом, в контексте дискурсивной аналитики Фуко в ткань философской рефлексии постмодернизма входит эксплицитное требование введения в когнитивные процедуры презумпции случайной флуктуации (см. Неодетерминизм). В этом отношении можно говорить, что, фокусируя свое внимание на феномене Д., постмодернистская философия не задает особое видение последнего, но выдвигает требование разрушение традиционного Д., фиксируя необходимость формирования неканонических стратегий дискурсивных практик, возвращающих субъекту его атрибутивное свойство суверенности (Батай). Однако, согласно позиции постмодернизма, именно в процеду- pax отказа от традиционно понятого Д. и подстерегает сознание дискурсивность, впитанная носителем западного типа рациональности в процессе социализации: жертвуя смыслом, суверенность сокрушает возможность дискурса: не только прерыванием, цезурой или раной внутри дискурса (абстрактная негативность), но и вторжением, внезапно открывающим в таком отверстии предел дискурса и иное абсолютное знание (Деррида). В связи с этим тот, кто устроился в надежной стихии философского дискурса. не в состоянии прочитать по его упорядоченному скольжению такой знак, как опыт. (Деррида), и именно поэтому часто. когда полагают, что балласт гегелевской очевидности сброшен, на самом деле, не зная этого, не видя ее, остаются в ее власти. Никогда еще гегелевская очевидность не казалась столь обременительной, как в этот момент, когда она нависла всем своим бременем (Деррида). Происходит своего рода ослепление традиционной культурой, которая выдает себя за естественную стихию дискурса. В этой ситуации постмодернизм постулирует необходимость, перейдя от конечного знания к бесконечному — добраться, как бы раздвигая пределы, к иному модусу знания — недискурсивному, таким образом, чтобы вне нас родилась иллюзия удовлетворения той самой жажды знания, которая существует в нас (Батай). Вместе с тем, однако, попрание дискурса (и, следовательно, вообще закона. ) должно, как и всякое попрание, тем или иным образом сохранить и утвердить то, что им преодолевается в злоупотреблении (Деррида), — а именно конституировать то, что Б.Смарт обозначил в этом контексте как еретический Д.. К центральному проблемному полю современной интерпретации Д. относятся такие проблемы, как проблема соотношения Д. с идеологией (М.Пеше, Ж.-Ж.Куртин, К.Фукс), — в том числе и в ее советско-социалистической версии (П.Серио); проблема семантического потенциала дискурсивных сред (П.Анри, К.Арош, Ж.Гийому, Д.Мальдидье); проблема Другого в контексте дискурсивных практик (Ж.Отье-Ревю), а также методологические проблемы аналитик Д. (Р.Робер, Э.Пульчинелли Орланди)и др. М.А. Можейко, о. Сергий Лепин

ДИСКУРС

ДИСКУРС (фр. discours, от лат. discursus — рассуждение, довод) — одно из сложных и трудно поддающихся определению понятий современной лингвистики, . смотреть

ДИСКУРС

понятие, выдвинутое структуралистами для анализа социальной обусловленности речевых высказываний. Понятие Д. особенно популярно в поструктурализме и деконструкции. Как правило, применяется в философии, социологии, когнитивных анализах, семиотике. Нередко используется просто как синоним *речи*. В работах М. Фуко Д это социально обусловленная организация системы речи и действия. Любая речь, по определению, предполагает субстантивацию Она не только что-то высказывает, но также объясняет то, что высказывает, т о проясняя собственные основания или причины. Такая субстантивация того, что высказывается, производится не только и не столько лингвистическими или даже логическими средствами, сколько социальными средствами внутри более широкого социокультурного пространства, а именно принятыми в обществе способами и правилами обусловливания речи. С т. зр. дискурсивного анализа, речевые высказывания можно исследовать не только лингвистически, прояснением содержащихся в них значений, но и социально, прояснением норм и правил, артикулирующих задействованные в разных стратегиях дискурсивные элементы. Именно Д. позволяет Фуко исследовать такие явления как безумие, сексуальность, смерть и т. д. Эти формы систематически репрессировались западной культурой, поэтому рациональным, т. е. с применением научного категориального аппарата, способом исследовать эти явления не представляется возможным. Дискурсивный анализ позволяет Фуко решить неразрешимую задачу: дать безумию говорить от своего имени, собственным языком. Проблема в том, что собственного языка безумия не существует. Язык всегда разумный. Как можно написать историю безумия изнутри разума, использующего свой категориальный аппарат для репрессии безумия? Поэтому тот или иной объект, в частности репрессированное западной культурой безумие, исследуется на материале дискурсивных (речевых) практик, сформировавших этот объект. Последний до, вне и независимо от этих практик не существует. Например, Фуко исследует на материале дискурсивных практик исторически сложившееся отношение к безумию и безумному человеку В раннее средневековье безумие и безумный человек не представляли особую опасность для общества, хотя их и относили к категории *неразумных*. Начиная с XVII в. Д. безумия отмечает в нем болезнь: безумие помещается в изоляторы. На следующем этапе безумие не просто исключается из буржуазного общества, а подвергается *культивированию* через систему медицинского и правового вмешательства. Если до сих пор могли существовать гетерогенные Д. безумия, временами противоречащие друг другу, то классический идеал разума объединяет все это пространство *неразумия* в единое целое Медиумом в этом объединении выступает представление. В *Истории сексуальности* Фуко анализирует сексуальность как политическую конструкцию, а не как естественную, природную данность, существующую независимо от властных практик, сформировавших этот объект Согласно Фуко, сексуальность конституируется в сферу познания лишь на фоне властных отношений, которые собственно и придают ей статус объекта. Власть объективирует сексуальность с помощью различного рода исповедальных Д и техник знания/ дознания Фуко прослеживает распространение исповедального Д. от религиозного контекста к медицинскому, литературному и психоаналитическому Д., каждым из которых задействованы специфические механизмы трансформации пола в Д. Дискурсивная структура исповедального аппарата пропускает через себя формы подчинения и схемы знания. Именно через дискурсивное участие потенциальных мишеней, сопровождающееся производством специфических удовольствий, власть получает доступ к телу. Согласно Фуко, именно сексуальность вызвала к жизни понятие пола как спекулятивного элемента, необходимого для ее функционирования. Проблема Д обсуждается Хабермасом в рамках теории коммуникативной компетенции или универсальной прагматики. Традиционно *логический анализ языка* ограничивался синтаксическими и семантическими характеристиками; прагматический аспект языка исследовался эмпирическими науками. Если следовать соссюровской дихотомии *язык речь*, то речь как прагматический аспект языка исследуется эмпирическими науками Или же, если следовать проведенному Хомским различению лингвистической компетенции и лингвистической деятельности, лингвистическая теория исследует только способность идеального говорящего-слушающего овладеть абстрактной системой общих лингвистических правил, в то время как анализ лингвистической деятельности необходимо включает эмпирические условия, ограничивающие действительную речь. В теории универсальной прагматики Хабермаса рациональной реконструкции в универсальных терминах подлежат не только синтаксические и семантические, но и прагматические характеристики речевых высказываний В этой реконструкции Хабермас следует теории речевых актов Остина и Серля. *Универсальная прагматика тематизирует элементарные единицы речи (высказывания) таким же образом, как лингвистика тематизирует элементарные единицы языка (предложения). Цель реконструктивного лингвистического анализа заключается в эксплицитном описании правил, которыми компетентный говорящий должен овладеть, чтобы сформировать грамматические предложения и высказывать их в приемлемой форме. Общая теория речевых актов, таким образом, будет описывать эту систему правил. * (Хабермас). Следуя Серлю, Хабермас определяет речевой акт как единицу лингвистической коммуникации в смысле реализации предложения в высказывании. Т. о, опираясь на теорию речевых актов, фундаментальную задачу универсальной прагматики Хабермас видит в *исследовании и реконструкции универсальных условий возможного понимания*, поскольку именно понимание является имманентной функцией речи С т. зр. этой функции, Хабермас выделяет стратегические, или паразитические, формы коммуникации и нестратегические, которые ориентированы на достижение консенсуса. В общем, именно консенсус выступает главной целью коммуникаций, ориентированных на понимание. С т. зр достижимости консенсуса, Хабермас выделяет две формы коммуникации· коммуникативное действие, или интеракция, и Д Тогда как в коммуникативном действии требования значимости наивно предполагаются, в Д. требования значимости тематизируются. Д требует, чтобы все мотивы, кроме готовности к рационально обоснованному соглашению, были исключены, С другой стороны, Д. требует, чтобы исключались любые суждения относительно справедливости определенных норм. Согласно Хабермасу, именно Д. выступает своеобразным критерием определения истинности или ложности достигнутого соглашения. Причем, истинность соглашения определяется не в отношении участников Д , а объективно, т. е. в отношении ко всем потенциальным участникам. Сам факт участия в Д. предполагает возможность подлинного или истинного соглашения. Соглашение достигается в результате аргументации, а не принуждения. Отсутствие принуждений, как внутренних (типа психологических или идеологических предрассудков), так и внешних (типа угрозы силы), характеризуется в смысле прагматической структуры коммуникации. Достижение соглашения предполагает готовность участников диалога, равновесие между интересами, симметрическое распределение шансов в использовании речевых актов и, соответственно, *иммунитет* участников Д. от внешних принуждений или санкций. Только в этом случае можно сказать о том, что прагматическая структура коммуникации преодолевает любые ограничения. Условия, при которых возможно рациональное соглашение, Хабермас называет *идеальной речевой ситуацией*. Наиболее подробно теоретически обоснованное структурно-семиотическое понимание Д. дано А.-Ж. Греймасом и Ж. Курте в их *Объяснительном словаре теории языка*. Д. интерпретируется ими как семиотический процесс, реализующийся в различных видах *дискурсивных практик*, включая собственно языковую практику и практику неязыковую, манифестирующуюся в доступных чувственному восприятию формах, например, жестах. Если же исходить из собственно языковой практики, то Д. следует рассматривать как синоним текста и исследовать как объект научной дисциплины

Дискурсивной лингвистики. В другом контексте, не противоречащем первому, Греймас и Курте отождествляют Д. с высказыванием-результатом. В зависимости от того, как понимается высказывание, выделяются два теоретических подхода и два различных типа анализа. Если в качестве базовой единицы высказывания выступает фраза, то Д. рассматривается как результат связывания фраз. Если же за исходную единицу принять Д., рассматриваемый как значимое целое, то фразы будут только сегментами дискурса-высказывания. В первом случае анализ Д. выступает как выявление и моделирование дискурсивных последовательностей, рассматриваемых как цепочки фраз-высказываний, с помощью различных приемов. Напротив, во втором случае анализ Д. предполагает разложение его как единого целого на составляющие части. Представляя понятие акта высказывания как процесса, который является местом зарождения Д., Греймас и Курте выделяют две взаимодополняющих совокупности условий, необходимых для производства высказывания, обозначаемых ими термином *компетенция*: семиотико-нарративную и дискурсивную (в узком смысле слова). Семиотико-нарративная компетенция рассматривается как форма человеческого сознания и описывается как *базовая грамматика высказывания-дискурса*, данная до акта высказывания и предполагаемая им. Дискурсивная компетенция действует, начиная с момента акта высказывания, регулирует и моделирует дискурсивные формы высказываний-результатов. И в итоге, *перевод в дискурс, или дискурсивизация, заключается в использовании семиотико-нарративных структур и их трансформации в структуры дискурсивные. Дискурс есть результат этого оперирования с глубинными формами, которое дает прирост семантически значимых членений*. Т о., устраняется традиционное противопоставление между Д. как сверхфразовым монологом и коммуникацией как диалогом и фразовым обменом; коммуникация предстает как один из моментов порождения Д. Т. X. Керимов. смотреть

ДИСКУРС

– (нем. Diskurs, франц. discours, англ. discourse) – многозначный термин-понятие, используемый в лингвистических, литературоведческих, философских, пси. смотреть

ДИСКУРС

фр. discours — речь) — речь в условиях реальной коммуникативной практики, живого О., связанная с опр. ситуацией и социокультурным контекстом, речь, «погруженная в жизнь». Термин Д. вошел в науч. обиход в 1970-е гг. В настоящее время интерес к проблематике Д. объединяет психологов, лингвистов, социологов, антропологов, этнографов, философов. Анализ Д., или дискурс-анализ, связан с осмыслением разговорной практики, форм речевого О., бытующих в разл. ситуациях и социокультурных контекстах. Термин Д. пришел в психологию из филологии, и его трактовка претерпела значительную эволюцию: если в 1970-1980-е гг. Д. во многих работах понимается как последовательность связанных по смыслу предложений и употребляется практически синонимично термину «текст», то в дальнейшем эти понятия дифференцируются. Д. и текст противопоставляются как процесс и продукт речевого О., динамичное и статичное. Акцентируя коммуникативный характер явления, его чувствительность к контексту социальной ситуации, в понятие Д. включают ситуационные, психол., социальные, культурные факторы, существенные для его производства и понимания. Д. характеризуется как сложное коммуникативное явление, соотнесенное с ситуационным и социокультурным контекстом, знаниями, установками, целями коммуникантов (Ю. Н. Караулов, Т. ван Дейк). Это компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания (Н. Д. Арутюнова), «коммуникативное событие в прагматическом контексте» (Т. ван Дейк), социальная деятельность в условиях реального мира (Р. Харре, Дж. Поттер). Разнообразие трактовок обнаруживает многогранность явления. Как и «коммуникация», «понимание» и др. широко употребляющееся понятия, Д. допускает разл. науч. интерпретации. Одной своей стороной он обращен к ситуации (собеседники, вступая в коммуникацию, имеют опр. цели, на достижение к-рых направлен Д., он обращен к ситуации также в том смысле, что разл. социокультурный контекст задает правила ведения разговора и адекватные формы выражения), др. своей стороной Д. обращен к человеку. Коммуниканты вступают во взаимодействие, оказывают воздействия, реализуют власть. Д. отражает представления говорящих о мире, их мнения, отношения, установки, интенции. В понятие Д. включаются также когнитивные факторы, обеспечивающие оперирование вербальным мат-лом. Широкое понимание Д., охватывающее разные его стороны — объективную, субъектную, интерсубъектную, делает это понятие «своим» для многих науч. направлений и школ, имеющих разл. корни. Так, изучение культурносимволических и социально-психол. аспектов человеческой деятельности в Д. во многом стимулировали идеи постструктурализма, работы К. Леви-Стросса, М. Фуко, Ж. Дерриды, Р. Барта, Ж. Лакана. Большое влияние на становление данной науч. области оказала этнометодологическая традиция в социологии, ориентированная на изучение повседневного разговора и положившая начало совр. конверсативному анализу (Г. Сакс, Э. Щеглов, Г. Джефферсон и др.). Широко востребованы в исследовании Д. идеи символического интеракционизма (Дж. Мид, Г. Блумер, Э. Гоффман) и социального конструкционизма (Р. Харре, Дж. Шоттер, К. Джерджен), к-рые получают развитие, в частности, в рамках дискурсивной психологии (Р. Харре, Дж. Поттер, Д. Эдвардс). В филологических науках отмечается обращение к Д., стремление исследовать не абстрактный язык, не речь «как таковую», а живую речь в условиях реального О., во многом обусловленные установками системного подхода, исследованиями О., развернувшимися в 1980-е гг. Развитие подходов к Д. подготавливали исследования семантики текста (Н. И. Жинкин, Т. ван Дейк, В. Дреслер, П. Вундерлих), прагматические теории (Дж. Остин, Дж. Серль, П. Грайс). Истоки теории Д. усматривают также в работах М. М. Бахтина, в исследованиях разговорной речи (Е. А. Земская, О. А. Лаптева, О. Б. Сиротинина), в психолингвистических теориях, моделирующих процессы оперирования текстом (Т. ван Дейк, В. Кинч, А. А. Леонтьев, Т. Н. Ушакова). Синтез этих и др. представлений и теорий, касающихся процессов коммуникации, их связи с личностью, когнитивной сферой, социумом и культурой, оказался плодотворным для изучения Д., составив концептуальную базу ряда подходов. При всем различии школ и направлений в фокусе исследований находятся способы организации Д., естественные дискурсные формы. Отсюда большое внимание к методическим вопросам: значимость приобретают не только аналитические приемы и техники, но и процедуры сбора, обработки, транскрипции мат-ла. Психосоциальная природа Д. требует особых, нетрадиционных подходов, наиболее релевантны качественные интерпретативные методы науч. анализа. Можно говорить о комплексе общих идей, в совокупности характеризующих сложившиеся исследовательские установки. Получило распространение представление о неадекватной суженности информационно-кодовой модели О.: смысл, к-рый передается высказываниями и вовсе не обязательно осознанно и намеренно в них вкладывается, подлежит интерпретации. Он выводится адресатом, исходящим из ситуации, знания собеседника, коммуникативных конвенций. Соответственно, расширяется представление о системе знаний — «коммуникативной или дискурсивной компетенции», к-рая необходима, чтобы включаться в речевое О. Помимо знания языка, правил построения предложений и их соподчинения, коммуникативная компетенция включает: знания о мире, о контекстах и ситуациях, правила О., прагматические правила, относящиеся к способам достижения коммуникативных целей и мн. др. Все более широко востребуется понимание Д. как конституирующего элемента культуры, социальных отношений, образа Я и Других. Тем самым представление о закономерностях формирования и передачи смысла, о том, что должен знать и уметь человек, включающийся в коммуникативную практику, значительно усложнилось и расширилось. Это поднимает новые вопросы, касающиеся механизмов формирования и функционирования Д.: вопрос об изучении соответствующих способностей, проблемы понимания, в т. ч., понимания интенционального аспекта речи; изучение тонкой организации Д., включенной в механизм взаимодействия собеседников; влияние факторов ситуации и социальной принадлежности коммуникантов. Эти и др. вопросы рассматриваются сейчас в психол. исследованиях, в т. наз. конверсативном анализе, в прагматических и социолингвистических исследованиях, с позиций дискурсивной психологии (исследования дискурса в ИП РАН). Лит.: Арутюнова Н. Д. Дискурс // Языкознание. Большой энциклопедический словарь. М., 1998; Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989; Касавин И. Т. Дискурс-анализ как междисциплинарный метод гуманитарных наук // Эпистемология & философия науки. М., 2006. Т. 10; Ситуационная и личностная детерминация дискурса / Под ред. Н. Д. Павловой, И. А. Зачесовой. М., 2007; Harre R., Stearns P. (Eds). Discursive Psychology in Practice. L., 1995. Н. Д. Павлова . смотреть

ДИСКУРС

(от франц. discours — речь) — связный текст в совокупности с экстралингвистичёскими — прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами; текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и ме- хаиизмах их сознания (КОГНИТИВНЫХ процессах). Д.— это речь, «погруженная в жизнь». Поэтому термин «Д.», в отличие от термина «текст», не применяется к древним и др. текстам, связи к-рых с живой жизнью не восстанавливаются непосредственно. Д. включает паралингвистич. (см. Паралингвистика) сопровождение речи (мимику, жесты), выполняющее след. осн. функции, диктуемые структурой Д.: ритмическую («автодирижирование»), референтную, связывающую слова с предметной областью приложения языка (лейк-тич. жесты), семантическую (ср. мимику и жесты, сопутствующие иек-рым значениям), эмоционально-оценочную, функцию воздействия на собеседника, т. е. иллоккутивную силу (ср. жесты побуждения, убеждения). Д. изучается совместно с соотв. «формами жизни» (ср. репортаж, интервью, экзаменационный диалог, инструктаж, светская беседа, признание и пр.). Одной своей стороной Д. обращен к прагматич. ситуации, к-рая привлекается для определения связности Д., его коммуникативной адекватности, для выяснения его импликаций и пресуппозиций, для его интерпретации. Жизненный контекст Д. моделируется в форме «фреймов» (типовых ситуаций) или «сценариев» (делающих акцент на развитии ситуаций). Разработка фреймов и сценариев — важная часть теории Д., используемая также в разных направлениях прикладной лингвистики. Другой своей гторонсй Д. обращен к ментальным процессам участников коммуникации: эт-нографич., психологич. и социокультурным правилам и стратегиям порождения и понимания речи в тех илн других условиях (англ. discourse processing), определяющих необходимый темп речи, степень ее связности, соотношение общего и конкретного, нового и известного, субъективного (нетривиального) и общепринятого, эксплицитного и имплицитного в содержании Д., меру его спонтанности, выбор средств для достижения нужной цели, фиксацию точки зрения говорящего и т. п. Возникновение и развитие теории Д. и практики его анализа отвечает след. тенденциям в лингвистике 60—70-х гг. 20 в.: стремлению вывести синтаксис за пределы предложения (ср. гиперсинтаксис Б. Палека, макросинтаксис Т. паи Дейка и др., синтаксис текста В. Дресле-ра), разработке прагматики речи (ср. теорию речевых актов), подходу к речи как к социальному действию (ср. понятие перформатива), интересу к речевому употреблению и субъективному аспекту речи, общей тенденции к интеграции гуманитарных исследований. Э. Бенвенист одним из первых придал слову «Д.», к-рое во франц. лингвистич. традиции обозначало речь вообще, текст, термино-логнч. значение, обозначив им «речь, присваиваемую говорящим». Он противопоставлял Д. объективному повествованию (recit). Эти формы речи различаются рядом черт: системой времен, местоимений и др. Впоследовии понятие Д. было распространено на все виды прагматически обусловленной и различающейся по своим целеустановкам речи. Непосредств. истоки теории Д. и методов его анализа следует видеть в исследованиях языкового употребления (нем. школа П. Хартмана, П. Вундерлиха и др.), в социолингвистич. анализе коммуникации (амер. школа Э. Щеглова, Г. Закса и др.), логико-семиотич. описании разных видов текста — политического, дидактического, повествователь- ного — франц. постструктурализм (се-миотич. исследования в лингвистике — А. Греймас, Е. Ландовский и др.), в моделировании порождения речи в когнитивной психологии, описании этнографии коммуникации в антропологич. исследованиях. Более отдаленные корни теории Д. можно видеть в работах М. М. Бахтина. Косвенные отношения связывают теорию Д. с риторикой, разными версиями учения о функциональных стилях, с сов. психолингвистич. школой (см. Психолингвистика), а также с разными направлениями в исследовании разг. речи. Термин «анализ дискурса» был в 1952 использован 3. 3. Харрисом, к-рый пытался распространить дистрибутивный метод с предложения на связный текст и привлечь к его описанию социокультурную ситуацию. Позднее этот термин стал ассоциироваться с нем. термином Textlinguistik, получившим распространение с сер. 50-х гг. 20 в. Э. Ко-серю употребил термин linguistica del texto. Анализ Д. и лингвистика текста образуют близкие, а иногда н отождествляемые области лингвистики. Однако в кон. 70-х — нач. 80-х гг. наметилась тенденция к их размежеванию, проистекающая из постепенной дифференциации понятий «текст» н «Д.». Под текстом понимают преим. абстрактную, формальную конструкцию, под Д.— разл. виды ее актуализации, рассматриваемые с т. зр. ментальных процессов и в связи с экст-ралингвистич. факторами (ван Дейк). Анализ Д. выполняется в основном опи-сат. и эксперимент, методами. Анализ Д.— междисциплинарная область знания, в к-рой наряду с лингвистами участвуют социологи, психологи, специалисты по искусств, интеллекту, этнографы, литературоведы семиотич. направления, стилисты и философы. # Бенвенист Э., Общая лингвистика, М., 1974; НЗЛ, в. 8, Лингвистика текста, М., 1978; Греймас А. Ж., Курте Ж., Семиотика. Объяснит, словарь теории языка, пер. с франц., в сб.: Семиотика. М.. 1983; Harris Z., Discourse analysis, «Language», 1952, v. 28, N» 1; С о s e r i u E., Deter-minacion у entorno, в кн.: Romanistisches Jahrbuch. v. 7, Hamb., 1955—56; Directions in sociolinguistics. The ethnography of communication, ed. by J. Gumperz, D. Hymes. N. Y., 1972: Fillmore С h., Pragmatics and the discription of discourse, в кн.: Berkeley studies in syntax and semantics, v. 1, Berk. (Calif.), 1974: H a r t m a n n P., Tex-tlinguistische Tendenzen in der Sprachvris-senschaft, в кн.: Folia linguistica, v. 8, The Hague, 1975; Wei n rich H., Sprache in Texten, Stuttgart, 1976; Syntax and semantics, v. 12, Discourse and syntax, N. Y.— [a. o.], 1979; Discourse and communication, ed. by T. van Dijk, В.— N. Y., 1985; Handbook of discourse analysis, ed. by T. van Dijk. v. 1—4, L.— [a. o.], 1985; ван Дейк Т. А., Язык, познание, коммуникация, пер. с англ., М., 19S9. Н. Д. Арутюнова. смотреть

ДИСКУРС

(нем. Diskurs, франц. discours, англ. discourse) 1) Первоначальное значение – разумное размышление 2) Затем термин стал применяться в значении диалог. смотреть

💡 Видео

Дискурс - философский лексиконСкачать

Гламур и дискурс. Их сущность - маскировка и контроль и, как следствие, Власть ("Ампир V", 2022)Скачать

Профессиональное ударение: мифы и реальность.Скачать

Прагматика и дискурс анализСкачать

Дискурс-анализ текстовСкачать

Введение в дискурс (юридическая риторика)Скачать

Дискурс-анализ (тренинг)Скачать

Как это по-русски? - На какой слог ставится ударение в слове "каталог"?Скачать

Немыслимость как политический дискурс | Владимир ЗайцевСкачать

Коммуникативные особенности сетевого дискурса - Мира БергельсонСкачать

Владимир Плунгян - Дискурсивные словаСкачать

Лекция 9. Дискурс и коммуникативный актСкачать