Баратынский ударение в фамилии (6 видео) | Русский язык. Правила написания

Содержание

Словари
Баратынский ударение в фамилии
Боратынский Евгений Абрамович
🌟 Видео

Видео:Евгений Боратынский (Баратынский) "Приманкой ласковых речей..." Читает Павел МорозовСкачать

Словари

Известный русский поэт современник и друг Пушкина происходил из польского дворянства; фамилия его произведена от названия родового владения — замка Боратынь. Написание «Баратынский» под влиянием аканья. (Ф). Фамилии Баратов и Баратынский Баскаков относит к группе тюркских.

Бораты́нский Е. А. — см. Баратынский Е. А.

Бораты́нский Е. А., см. Баратынский Е. А.

БОРАТЫНСКИЙ Евгений Абрамович — БОРАТЫ́НСКИЙ Е. А., см. Баратынский Е. А. (см. БАРАТЫНСКИЙ Евгений Абрамович)

Видео:Е.А.Баратынский - Весна, весна! как воздух чист (Стих и Я)Скачать

Баратынский ударение в фамилии

Наши гости часто задают нам вопрос: каково же правильное написание фамилии великого поэта, построившего мурановский дом в 1842 г. – «Боратынский или Баратынский»?

Действительно, среди литературоведов и по сей день ведутся споры о правильности написания фамилии Евгения Абрамовича. Дело в том, что сам поэт многие свои письма и деловые бумаги подписывал «Боратынский», хотя известны и исключения. А все художественные произведения, кроме последнего прижизненного сборника «Сумерки», печатал с подписью «Баратынский». При его жизни критики использовали в своих отзывах только эту форму. Так же писали Пушкин, Белинский, Толстой, Бунин, Брюсов. Желание возобновить ныне написание через «о» основывается на том, что фамилия произошла от названия замка, построенного в Галиции предками Евгения Абрамовича в XIV веке, «Боратынь», т. е. «Бог ратует». Вполне возможно также, что начертание «Баратынский» представляет собой псевдоним из разряда искажений действительных фамилий.

На текущий момент научными сотрудниками музея «Мураново» написание фамилии поэта как «Боратынский» считается корректным.

Видео:Евгений Баратынский. Мой дар убог, и голос мой не громок...Скачать

Боратынский Евгений Абрамович

(19 февраля 1800 года — 29 июня 1844 года)

БАРАТЫНСКИЙ (правильно Боратынский) Евгений Абрамович — поэт, представитель пушкинской плеяды, родился 19 февраля 1800 г. в селе Вяжле Кирсановского уезда Тамбовской губернии в поместье своего отца, генерал-адъютанта Абрама Андреевича Баратынского. Отец его происходил из старинного польского рода, поселившегося в России в XVII в. Воспитание Баратынский получил первоначально в деревне, под наблюдением дядьки-итальянца, затем в петербургском французском пансионе и пажеском корпусе. После довольно серьезной провинности — кражи довольно крупной суммы денег у отца товарища в феврале 1816 года Баратынский вместе с другим пажем был по высочайшему повелению исключен из корпуса с запрещением навсегда поступать на службу. Эта кара сильно потрясла Баратынского (он заболел тяжким нервным расстройством и был близок к самоубийству) и наложила отпечаток на его характер и последующую судьбу. С целью снять тяготевшее клеймо Баратынский поступил рядовым в один из петербургских полков. Нижним чином Баратынский прослужил семь лет.
В 1820 г. он был произведен в унтер-офицеры и переведен в Нейшлотский пехотный полк, стоявший в Финляндии. Пребывание в Финляндии оказало значительное воздействие на творчество поэта, определив интерес к североевропейской культуре, что отразилось на выборе тем и сюжетов произведений Баратынского (поэма «Эда», стихотворение «Финляндия»).
В Петербурге Баратынский подружился с А. Дельвигом, который первый оценил его незаурядный поэтический дар и даже опубликовал одно из стихотворений Баратынского без его ведома. Тогда же молодой Баратынский близко сошелся с Пушкиным, Плетневым, Гнедичем, отчасти с Жуковским. Познакомился он и со многими из будущих декабристов, в частности с Кюхельбекером, но ни он, ни Дельвиг, не были посвящены в тайны существовавшего уже тогда политического общества. Первое стихотворение Баратынского было напечатано в 1819 . Затем он печатался во многих журналах и альманахах; выпустил отдельными изданиями три поэмы (из них «Бал» выпущен в одной книжке с «Графом Нулиным» Пушкина) и три сборника стихов (в 1827, 1835 и 1842).
В начале литературной деятельности Баратынского его стихи появлялись во многих петербургских журналах и альманахах: «Благонамеренный», «Сын Отечества», «Соревнователь Просвещения и Благотворения» и др. Их оригиналь¬ность, глубина мысли, и изящный слог очень скоро принесли молодому автору известность.
После того, как в 1825 Баратынский получил офицерский чин, он вышел в отставку и последующие годы жил то в Москве, то в своих имениях.
Баратынский родился в «век элегий» — принадлежал к литературному поколению, возглавляемому Пушкиным, которое явилось выразителем настроений части дворянства первых десятилетий XIX в. В своей сословной ущербности Баратынский ощущал себя вполне одиноким, не принадлежащим ни к одному состоянию, вынужденным завидовать своим крепостным. Через несколько лет солдатской службы он писал в одном из писем: «не служба моя, к которой я привык, меня угнетает. Меня мучит противоречие моего положения. Я не принадлежу ни к какому сословию, хотя имею какое-то звание. Ничьи надежды, ничьи наслаждения мне не приличны». Трещина, образовавшаяся в годы солдатской службы между Баратынским и его сословием, так и не заполнилась до конца жизни. И позднее, в Москве, Баратынский чувствовал себя в рамках своего дворянства особняком и чуждался «света». Образ жизни его резко отличался от жизни московского барства; наконец, — о чем так тщетно мечтал в последние годы Пушкин, Баратынский устроил «приют от светских посещений, надежной дверью запертой» в подмосковном имении, куда навсегда переселился с семьей. Однако, переживая свое положения острее Пушкина, Баратынский в то же время, будучи сыном богатых помещиков и, взяв большое приданое за женой, был прочно связан с экономическими корнями дворянства. Сходством социального положения Баратынского и Пушкина (возможно) объясняется и параллельность основных линий их творчества: оба начали подражанием господствующим образцам начала века — эротико-элегической поэзии Батюшкова, элегиям Жуковского; оба прошли стадию романтической поэмы; наконец, последний период в творчестве обоих окрашен отчетливым реалистическим стилем письма . Но при сходстве основных линий поэтический стиль Баратынского отличается замечательным своеобразием — «оригинальностью», которую тот же Пушкин в нем так отмечал и ценил («никогда не тащился он по пятам свой век увлекающего гения, подбирая им оброненные колосья: он шел своею дорогою один и независим»).
Социальная изолированность Баратынского отозвалась в его творчестве резким индивидуализмом, сосредото-ченным одиночеством, замкнутостью в себе, в своем внутреннем мире, мире «сухой скорби» — безнадежных раздумий над человеком и его природой. Баратынский, как никто из поэтов плеяды, ощущает свою близость с «благодатным» XVIII веком, — «мощными годами», — периодом высшего сословного расцвета дворянства; он сильно ненавидит надвигающуюся буржуазно-капиталистическую культуру («Последний поэт»). Из всех поэтов плеяды он наиболее верен «классицизму», правила которого, по отзывам друзей, «всосал с материнским молоком». Наряду с элегиями, излюбленными жанрами Баратынского являются характерные «малые жанры» XVIII в.: мадригал, альбомная надпись, эпиграмма. Язык Баратынского отличается «высоким» словарем, загроможденным не только архаическими словами и оборотами, но и характерными неологизмами на архаический лад; торжественно-затрудненным, причудливо-запутанным синтаксисом. Наконец, Баратынский крепко связан с XVIII в. не только по языку и формам своей поэзии, но и по тому основному рассудочному тону, который составляет такое отличительное, бросающееся в глаза его свойство, заставившее критиков издавна присвоить ему название «поэта мысли».
По собственным словам Баратынского, «бледнеет жизнь земная», иссечен и самый стиль его стихов. Предельный лаконизм, стремление к кристально четким словесным формулировкам (излюбленный пейзаж Баратынского — зима с ее «пристойной белизной», «заменяющей» «невоздержную пестроту» «беспокойной жизни») — таковы основные черты этого стиля. В своих теоретических построениях Баратынский идет еще дальше, прямо уподобляя поэзию науке, «подобной другим наукам», источнику «сведений» о «добродетелях и пороках, злых и добрых побуждениях, управляющих человеческими действиями». Но будучи типичным представителем рационалистической культуры XVIII в., Баратынский вместе с тем явно тяготится ею, считает себя не только «жрецом мысли», но и ее жертвой («Все мысль, да мысль!», «Последний поэт», «Пока человек естества не пытал. «, «Весна, весна» и мн. др.). Такова диалектика поэта, еще принадлежащего XVIII в. и уже вышедшего за его пределы. Закономерно, с данной точки зрения, появление в последнем периоде творчества Баратынского религиозных настроений, нарастающее стремление противопоставить «изысканиям ума» «смиренье веры» («Вера и неверие», «Ахилл», «Царь небес, успокой» и др.). Рационалист, ищущий преодоления своего рационализма, «декадент» по темам и специфи-ческому их заострению, символист некоторыми своими приемами, архаист по языку, по общему характеру стиля — из таких сложных, противоречивых элементов складывается цельный и, в высшей степени, своеобразный поэтический облик Баратынского.
Несколько особняком от лирики Баратынского стоят его поэмы, заслоненные от современников творчеством Пушкина, несмотря на то, что Баратынский сознательно отталкивался от последнего, стремясь противопоставить «романтической поэме» Пушкина свою реалистическую «повесть в стихах», рассказывающую о происшествиях, «совершенно простых» и «обыкновенных». Все его поэмы отмечены несколькими характерными особенностями (сильный «демонический» женский характер, выдвигаемый в центр повествования; преимущественное внимание поэта к миру преступной, порочной, «падшей» души.)
С осени 1839 г. Баратынский со всем своим семейством — женой и девятью детьми жил в деревне, в тамбовском имении у своей матери и в Подмосковье в сельце Муранове. Поэт любил деревенскую жизнь и с удовольствием занимался хозяйством, одновременно не оставляя своих творческих иска¬ний.
В 1842 г. Баратынский издал сборник стихов «Сумерки». Сюда вошли произведения, написанные в 1835—1842 гг.
Ранее, в 1826 г., появились отдельным изданием поэмы «Эда» и «Пиры», в 1827 г. — первое собрание стихотворений.
В 1828 г. вышла в свет поэма «Бал», в 1831 г. — поэма «Наложница» (первоначальное название «Цыганка»), наконец, в 1835 г. появилось второе собрание стихотворений в двух частях.
Осенью 1843 г. Баратынский осуществил давнее желание: с женой и старшими детьми он отправился за границу. Он посетил Берлин, Франкфурт и Дрезден, а зиму 1843 — 1844 гг. провел в Париже. Здесь русский поэт вращался в салонах и познакомился с литераторами Нодье, обоими Тьери, Сент-Бевом, Проспером Мериме. По просьбе некоторых из своих новых французских друзей он перевел прозой на французский язык около 15 своих стихов. Весной 1844 г. Баратынские отправились из Парижа в Неаполь. Во время переезда по морю поэтом было написано стихотворение «Пироскаф», напечатанное в 1844 г. в «Современнике».

ИНТЕРЕСНЫЕ ФАКТЫ ИЗ ЖИЗНИ БАРАТЫНСКОГО

Учёба в Пажеском корпусе

* О своих первых корпусных впечатлениях Баратынский пишет матери в феврале 1813 г.:
«Меня экзаменовали и поместили в четвертый класс, в отделение г-на Кристофовича. Ах, маменька! какой это добрый офицер, притом же знаком дяденьке. Лишь только я определился, позвал меня к себе, рассказал все, что касается до Корпуса, даже и с какими из пажей могу я быть другом. Я к нему хожу всякий вечер с другими пажами, которые хорошо себя ведут.
В кондуитных списках пажей в это время Баратынский числился с аттестацией «Поведения хорошего, нрава хорошего, штрафован не был». Подобные аттестации повторяются до осени 1814 г. Однако, чем старше становится Баратынский, тем менее его удовлетворяют жизнь и преподавание наук в Корпусе. Весной 1814 г. он проваливается на экзамене и остается в третьем классе на второй год. Успехи Баратынского в занятиях и поведении с 1814 до 1816 г. весьма неровны. То его аттестуют: «Поведения и нрава дурного и бывшим под штрафом», то «Поведение его поправляется, а нрава он изрядного, штрафован не был», то опять «Нрава скрытого и был штрафован». У него проявляются самостоятельные интересы, он пишет матери: «Я более всего люблю поэзию». «Я очень бы хотел быть автором». «Следующий раз я вам пришлю нечто вроде маленького романа, который я кончаю. Я очень желал бы знать, что Вы о нем скажете. Если Вам покажется, что у меня есть талант, я буду изучать правила, чтобы совершенствоваться в этом». Одновременно Баратынский мечтает о морской службе. Он пишет матери: «Позвольте мне повторить свою просьбу относительно морской службы. Я повторяю свою просьбу согласиться на эту милость. Мои интересы, которые, как Вы говорите, Вам так дороги, требуют этого непременно». «Я вас умоляю, маменька, не противиться моей наклонности. Я не смогу служить в гвардии, — ее слишком берегут: во время войны она ничего не делает и остается в постыдной праздности. Я чувствую, что мне всегда нужно что-либо опасное, что бы меня занимало, — без этого я скучаю. Представьте, моя дорогая, меня на палубе, среди разъяренного моря, бешеную бурю, подвластную мне, доску между мною и смертью, морских чудовищ, дивящихся чудесному орудию — произведению человеческого гения, повелевающего стихиями. »

* В 1816 г. происходит событие, подробно описанное Баратынским в письме к Жуковскому:

«Спустя несколько времени мы на беду мою приняли в наше общество еще одного товарища, а именно сына того камергера, который, я думаю, вам известен как по моему, так и по своему несчастью. Мы давно замечали, что у него водится что-то слишком много денег; нам казалось невероятным, чтоб родители его давали четырнадцати-летнему мальчику по 100 и по 200 рублей каждую неделю. Мы вошли к нему в доверенность и узнали, что он подобрал ключ к бюро своего отца, где большими кучами лежат казенные ассигнации, и что он всякую неделю берет оттуда по нескольку бумажек.
Овладев его тайною, разумеется, что мы стали пользоваться и его деньгами. Чердачные наши ужины стали гораздо повкуснее прежних: мы ели конфеты фунтами; но блаженная эта жизнь недолго продолжалась. Мать нашего товарища, жившая в Москве, сделалась опасно больна и желала видеть сына. Он получил отпуск и в знак своего усердия оставил несчастный ключ мне и родственнику своему Ханыкову: «Возьмите его, он вам пригодится», сказал он нам с самым трогательным чувством, и в самом деле он нам слишком пригодился!»
Отъезд нашего товарища привел нас в большое уныние. Прощайте, пироги и пирожные, должно ото всего отказаться. Но это было для нас слишком трудно: мы уже приучили себя к роскоши, надобно было приняться за выдумки; думали и выдумали.
Ханыков, как родственник, часто бывал в его доме. Нам пришло на ум: что возможно одному негодяю, возможно и другому. Но Ханыков объявил нам, что за разные прежние проказы его уже подозревают в доме и будут за ним присматривать, что ему непременно нужен товарищ, который по крайней мере занимал бы собою домашних и отвлекал от него внимание. Я не был, но имел право быть в несчастном доме. Я решился помогать Ханыкову. Подошли святки, нас распустили к родным. Обманув, каждый по-своему, дежурных офицеров, все пятеро вышли из Корпуса и собрались у Молинари. Мне и Ханыкову положено было итти в гости к известной особе, исполнить, если можно, наше намерение и притти с ответом к нашим товарищам, обязанным нас дожидаться в лавке.
Мы выпили по рюмке ликеру для смелости и пошли очень весело негоднейшею в свете дорогою.
Нужно ли рассказывать остальное? Мы слишком удачно исполнили наше намерение; но по стечению обстоятельств, в которых я и сам не могу дать ясного отчета, похищение наше не осталось тайной, и нас обоих выключили из Корпуса с тем, чтоб не определять ни в какую службу, разве пожелаем вступить в военную рядовыми».

* Е. Баратынский никогда не ставил никаких знаков препинания, кроме запятых, в своих произведениях, и, как говорят, до того был слаб в грамматике, что однажды спросил А. Дельвига в серьёзном разговоре: «Что ты называешь родительским падежом?» Баратынский присылал Дельвигу свои стихи для напечатания, и тот всегда поручал своей жене их переписывать; а когда она спрашивала, много ли ей писать, говорил: «Пиши только до точки». А точки нигде не было, и даже в конце произведения стояла запятая!

* Благодаря Анастасии Львовне, хранительнице рукописей Баратынского, мы располагаем ныне множеством произведений, автографы которых утрачены, но остались копии, сделанные ее рукой. Это тем более важно, что Баратынский зачастую беспощадно переделывал свои творения до неузнаваемости. Большинство публикаций в литературных журналах и отдельных изданий 1820-х-1830-х годов подписаны фамилией Баратынский. Однако последняя подготовленная поэтом к печати книга стихов — «Сумерки» — подписана через «о»: «Сумерки. Сочинение Евгения Боратынскаго».

* В 1836 г. Баратынский с семьей поселился в подмосковном имении Энгельгардтов Мураново, где по собственному проекту отстроил дом и с необыкновенной увлеченностью занялся хозяйственными делами и воспитанием детей.

*16-летний Баратынский вместе с товарищем украл 500 рублей и дорогую табакерку.

* Могила Евгения Абрамовича находится рядом с могилами Гнедича и Крылова.

В Неаполе, из окон квартиры, где жили Баратынские, открывался прекрасный вид на Неаполитанский залив. Семья часто выезжала на прогулки в окрестности города, побывали в Помпее, Салерно, Сорренто, где родился великий итальянский поэт Торквато Тассо. «Мне эта жизнь отменна по сердцу», — пишет в июне 1844 года Баратынский Путяте, — гуляем, купаемся, потеем и ни о чём не думаем…» Баратынский возобновил знакомство с Зинаидой Волконской. Сблизился с художником Ивановым А.А, но, в общем, почти ни с кем другим не общался, словно желая продлить ощущение независимости и безмятежности, сохранить в неприкосновенности тот удивительный мир красоты, который подарила Италия. Видимо, тогда же, в июне, из под его пера вылилось радостное стихотворение «Дядьке – итальянцу», посвящённое памяти Д. Боргезе., который впервые много лет назад заронил в душу любовь к прекрасной стране. Похоже, что это стихотворение почти не исправлялось поэтом – во второй половине июня оно было послано через Путяту Плетнёву, для публикации в «Современнике». На берегу моря, под завораживающий шум прибоя Баратынскому писалось легко и искренне. Может быть, впервые в жизни. Во всяком случае, в последний раз.
Ещё на корабле, при переезде из Марселя в Неаполь, у Анастасии Львовны обострилась прежняя болезнь. Доктор, порекомендованный Волконской, предписал ей морские ванны и местные минеральные воды. Это задержало Баратынских в Неаполе, а ведь их ещё ждали Рим, Флоренция, Вена. Только после Вены они собирались отправиться домой, в Россию.
Сам поэт, несмотря на весёлость, физически тоже чувствовал себя не лучшим образом. Он страдал частыми приступами лихорадки и головными болями, к тому же перед отъездом из Парижа он сильно простудился. Врачи не советовали ехать в таком состоянии в Италию, опасаясь, что жаркий климат неблагоприятно скажется на расстроенном здоровье.
Болезнь жены очень беспокоила Баратынского. Во время одного из приступов боли, когда доктор порекомендовал сделать больной кровопускание, поэт так встревожился, что сам слёг. Ночью его состояние ухудшилось, и к утру Баратынский скоропостижно скончался. Это произошло 29 июня (11 июня по новому стилю) 1844 года. Баратынскому было 44 года. Словно предчувствуя неожиданную смерть, в последнем письме к Путяте он отдал ряд хозяйственных распоряжений и передал прощальные поклоны Плетнёву, Соболевскому, Вяземскому. Здесь же находились стихотворения «Пироскаф» и «Дядьке-итальянцу», напечатанные в «Современнике» в том же году. Так, на высокой ноте, стоя на пороге творческого обновления, Баратынский ушёл из жизни.
Только через год тело поэта в кипарисовом гробу было перевезено из Неаполя в Петербург. Похороны состоялись на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в пятницу, 31 августа 1845 года. Присутствовали лишь родные и близкие друзья поэта – Плетнёв, Вяземский, Одоевский…. Могила поэта расположена, как писал Плетнёв Я. К. Гроту, «близ Крылова, Гнедича и Карамзина». Через пятнадцать лет рядом с мужем похоронили Анастасию Львовну.

Евгений Баратынский прожил короткую и очень непростую жизнь. Познал и радости, и обиды, и горечь утрат, и счастье обретения, сладость и тяжесть поэтического вдохновения и заботы повседневного человеческого труда во имя близких. И в жизни, и в поэзии он был самобытен, самостоятелен и независим, никогда не кланялся и не заискивал, а твёрдо и честно исполнял свой долг – гражданина, художника, семьянина.
Уже при жизни Баратынский стал признанным мастером – едва ли не первым в отечественной литературе поэтом – философом. Никто, пожалуй, до него так глубоко не заглядывал в тайны человеческого бытия и не обнажал в слове так бесстрашно свои раздумья. И, пожалуй, никто до него так остро не скорбел об утратах человеческой души под ударами «железного века» и так страстно не желал человеку и миру гармонии. Поэзия Баратынского выразила самую суть переломной эпохи, когда надежды декабристов были задавлены железной рукой власти, когда старые кумиры ушли, а новые ещё не появились. В стихах Баратынского в полной мере отразилась духовная драма его поколения.
После шумных успехов, выпавших на долю первых подражательных опытов Баратынского в условно-элегическом роде, последующее его творчество встречало все меньше внимания и сочувствия. Суровый приговор Белинского, бесповоротно осудившего поэта за его отрицательные воззрения на «разум» и «науку», предопределил отношение к Баратынскому ближайших поколений. Глубоко-своеобразная поэзия Баратынского была забыта в течение всего столетия, и только в самом его конце символисты, нашедшие в ней столь много родственных себе элементов, возобновили интерес к творчеству Баратынского, провозгласив его одним из трех величайших русских поэтов наряду с Пушкиным и Тютчевым.
Поэзия Баратынского всегда была устремлена в будущее. Скорбя от несправедливости мироустройства, страдая от невозможности его изменить, он всегда мечтал сохранить духовность бытия, сберечь в себе и в людях изначальную основу человеческой жизни. Обращаясь к нам, своим потомкам, он писал:

Мой дар убог, и голос мой не громок,
Но я живу, и на земле моё
Кому-нибудь любезно бытиё:
Его найдёт далёкий мой потомок.

В моих стихах; как знать? душа моя
Окажется с душой его в сношеньи,
И как нашёл я друга в поколеньи,
Читателя найду в потомстве я.

— Прилежный, мирный плуг, взрывающий бразды
Почётнее меча?

— Не бойся едких осуждений,
Но упоительных похвал.