А д кантемир ударение (6 видео) | Русский язык. Правила написания

Содержание

Словари
Об авторе
Об издании
Сатира 1
📺 Видео

Видео:ДМИТРИЙ КАНТЕМИРСкачать

Словари

Кантеми́р Антиох Дмитриевич (1708-1744), князь, русский поэт, дипломат. Сын Д. К. Кантемира. Просветитель-рационалист, один из основоположников русского классицизма в жанре стихотворной сатиры.

КАНТЕМИР Антиох Дмитриевич — КАНТЕМИ́Р Антиох Дмитриевич (1708-1744), князь, русский поэт, дипломат. Сын Д. К. Кантемира (см. КАНТЕМИР Дмитрий Константинович). Просветитель-рационалист, один из основоположников русского классицизма (см. КЛАССИЦИЗМ) в жанре стихотворной сатиры.

КАНТЕМИР Антиох Дмитриевич (1708-44) — князь, русский поэт, дипломат. Сын Д. К. Кантемира. Просветитель-рационалист, один из основоположников русского классицизма в жанре стихотворной сатиры.

Видео:След в истории. Антиох КантемирСкачать

Об авторе

Кантемир Антиох Дмитриевич [10(21).9.1708, Константинополь, — 31.3(11.4).1744, Париж], русский поэт, переводчик, дипломат. Сын молдавского господаря (правителя) князя Дмитрия Кантемира. Был широко образован, в совершенстве владел несколькими языками. С 1732 г. был посланником в Лондоне, в 1738—1744 гг. — в Париже.

Литературную деятельность начал в 1725 году с прозаических переводов, затем (1727—1729) перевел стихами четыре сатиры Буало, несколько русифицируя их сюжеты и характеры персонажей. В политических эпиграммах и оригинальных сатирах (1729—1731) выступил сторонником петровских реформ.

Первая сатира «На хулящих учения. К уму своему» — острое выступление против обскурантизма (как светского, так и церковного), отчетливо проявившегося в русском обществе того времени. Создавая новый для русской литературы жанр сатиры, Кантемир ориентировался на Горация и Буало, которых обильно цитировал в примечаниях, а в обрисовке персонажей — на французских моралистов (Лабрюйер) и отчасти на современную ему русскую проповедь (Феофан Прокопович).

Вторая сатира, озаглавленная «На зависть и гордость дворян злонравных», посвящена проблеме истинного и мнимого благородства дворян и необходимости оправдывать древность рода новыми заслугами. Эта мысль звучала в унисон с введенной Петром I «Табелью о рангах», согласно которой привилегии дворянина зависели от его деятельности на благо отечества.

Будучи за границей, Кантемир продолжал писать сатиры, переводил Горация, Анакреонта, тщетно добиваясь печатания своих произведениях в Петербурге. Сатиры не были напечатаны при жизни автора, но расходились во множестве списков, создав ему славу главного русского стихотворца своего времени.

В 1730 г. Кантемир перевел на русский язык трактат философа-просветителя Б. Фонтенеля «Разговоры о множестве миров» — популярное изложение основ мироздания. В 1742 г. написал к трактату примечания, многие из которых вошли в письма «О природе и человеке», в которых предпринята первая попытка создания русской философской терминологии. В 1756 г. Синод конфисковал перевод трактата. В Париже Кантемир сблизился с Ш.-Л. Монтескьё, переводил его «Персидские письма» (перевод утрачен).

Кантемир следил за развитием поэзии в России и, прочитав трактат В. К. Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735), ответил на него статьей «Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских» (1743), в которой защищал силлабический стих от критики Тредиаковского. «Харитон Макентин» (анаграмма имени «Антиох Кантемир») предложил реорганизовать русский силлабический стих, упорядочив ударность в окончаниях стихов и полустиший, но оставив свободным расположение ударений внутри стиха. Напечатано письмо было в 1744 г., когда его автора уже не было в живых, и по предложенному Кантемиром пути русское стихосложение не пошло.

Видео:АНТИОХ КАНТЕМИРСкачать

Об издании

В настоящем разделе РВБ публикуются стихотворения Кантемира по тексту 2-го издания Большой серии «Библиотеки поэта», подготовленного З. И. Гершковичем (Л.: Сов. писатель, 1956). Авторские примечания Кантемира пренесены из раздела комментариев и помещены непосредственно под стихотворениями. В указателе словоформ так называемая «IX Сатира» считается дубиальной (лишь приписываемой Кантемиру, но в действительности ему не принадлежащей) в соответствии с позднейшим отводом этой аттрибуции (см.: Муравьева Л. Р. Проблема так называемой девятой сатиры А. Д. Кантемира // XVIII век. Сб. 5. М.; Л., 1962. С. 153—178).

Видео:Шовхала Чурчаева нокаутировал собственный тренер #reels #hype #mma #fight #popmmaСкачать

Сатира 1

Уме недозрелый, плод недолгой науки!
Покойся, не понуждай к перу мои руки:
Не писав летящи дни века проводити
Можно, и славу достать, хоть творцом не слыти.
Ведут к ней нетрудные в наш век пути многи,
На которых смелые не запнутся ноги;
Всех неприятнее тот, что босы проклали
Девять сестр. Многи на нем силу потеряли,
Не дошед; нужно на нем потеть и томиться,
И в тех трудах всяк тебя как мору чужится,
Смеется, гнушается. Кто над столом гнется,
Пяля на книгу глаза, больших не добьется
Палат, ни расцвеченна марморами саду;
Овцу не прибавит он к отцовскому стаду.

Правда, в нашем молодом монархе надежда
Всходит музам немала; со стыдом невежда
Бежит его. Аполлин славы в нем защиту
Своей не слабу почул, чтяща свою свиту
Видел его самого, и во всем обильно
Тщится множить жителей парнасских он сильно.
Но та беда: многие в царе похваляют
За страх то, что в подданном дерзко осуждают.

«Расколы и ереси науки суть дети;
Больше врет, кому далось больше разумети;
Приходит в безбожие, кто над книгой тает, —
Критон с четками в руках ворчит и вздыхает,
И просит, свята душа, с горькими слезами
Смотреть, сколь семя наук вредно между нами:
Дети наши, что пред тем, тихи и покорны,
Праотческим шли следом к божией проворны
Службе, с страхом слушая, что сами не знали,
Теперь, к церкви соблазну, библию честь стали;
Толкуют, всему хотят знать повод, причину,
Мало веры подая священному чину;
Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу,
Не прибьешь их палкою к соленому мясу;
Уже свечек не кладут, постных дней не знают;
Мирскую в церковных власть руках лишну чают,
Шепча, что тем, что мирской жизни уж отстали,
Поместья и вотчины весьма не пристали».

Силван другую вину наукам находит.
«Учение, — говорит, — нам голод наводит;
Живали мы преж сего, не зная латыне,
Гораздо обильнее, чем мы живем ныне;
Гораздо в невежестве больше хлеба жали;
Переняв чужой язык, свой хлеб потеряли.
Буде речь моя слаба, буде нет в ней чину,
Ни связи, — должно ль о том тужить дворянину?
Довод, порядок в словах — подлых то есть дело,
Знатным полно подтверждать иль отрицать смело.
С ума сошел, кто души силу и пределы
Испытает; кто в поту томится дни целы,
Чтоб строй мира и вещей выведать премену
Иль причину, — глупо он лепит горох в стену.
Прирастет ли мне с того день к жизни, иль в ящик
Хотя грош? могу ль чрез то узнать, что приказчик,
Что дворецкий крадет в год? как прибавить воду
В мой пруд? как бочек число с винного заводу?
Не умнее, кто глаза, полон беспокойства,
Коптит, печась при огне, чтоб вызнать руд свойства,
Ведь не теперь мы твердим, что буки, что веди —
Можно знать различие злата, сребра, меди.
Трав, болезней знание — голы все то враки;
Глава ль болит — тому врач ищет в руке знаки;
Всему в нас виновна кровь, буде ему веру
Дать хочешь. Слабеем ли — кровь тихо чрезмеру
Течет; если спешно — жар в теле; ответ смело
Дает, хотя внутрь никто видел живо тело.
А пока в баснях таких время он проводит,
Лучший сок из нашего мешка в его входит.
К чему звезд течение числить, и ни к делу,
Ни кстати за одним ночь пятном не слать целу,
За любопытством одним лишиться покою,
Ища, солнце ль движется, или мы с землею?
В часовнике можно честь на всякий день года
Число месяца и час солнечного всхода.
Землю в четверти делить без Евклида смыслим,
Сколько копеек в рубле — без алгебры счислим».
Силван одно знание слично людям хвалит:
Что учит множить доход и расходы малит;
Трудиться в том, с чего вдруг карман не толстеет,
Гражданству вредным весьма безумством звать смеет.

Румяный, трожды рыгнув, Лука подпевает:
«Наука содружество людей разрушает;
Люди мы к сообществу божия тварь стали,
Не в нашу пользу одну смысла дар прияли.
Что же пользы иному, когда я запруся
В чулан, для мертвых друзей — живущих лишуся,
Когда все содружество, вся моя ватага
Будет чернило, перо, песок да бумага?
В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати:
И так она недолга — на что коротати,
Крушиться над книгою и повреждать очи?
Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?
Вино — дар божественный, много в нем провору:
Дружит людей, подает повод к разговору,
Веселит, все тяжкие мысли отымает,
Скудость знает облегчать, слабых ободряет,
Жестоких мягчит сердца, угрюмость отводит,
Любовник легче вином в цель свою доходит.
Когда по небу сохой бразды водить станут,
А с поверхности земли звезды уж проглянут,
Когда будут течь к ключам своим быстры реки
И возвратятся назад минувшие веки,
Когда в пост чернец одну есть станет вязигу, —
Тогда, оставя стакан, примуся за книгу».

Медор тужит, что чресчур бумаги исходит
На письмо, на печать книг, а ему приходит,
Что не в чем уж завертеть завитые кудри;
Не сменит на Сенеку он фунт доброй пудры;
Пред Егором двух денег Виргилий не стоит;
Рексу — не Цицерону похвала достоит.
Вот часть речей, что на всяк день звенят мне в уши;
Вот для чего я, уме, немее быть клуши
Советую. Когда нет пользы, ободряет
К трудам хвала, — без того сердце унывает.
Сколько ж больше вместо хвал да хулы терпети!
Трудней то, неж пьянице вина не имети,
Нежли не славить попу святую неделю,

Нежли купцу пиво пить не в три пуда хмелю.
Знаю, что можешь, уме, смело мне представить,
Что трудно злонравному добродетель славить,
Что щеголь, скупец, ханжа и таким подобны
Науку должны хулить, — да речи их злобны
Умным людям не устав, плюнуть на них можно;
Изряден, хвален твой суд; так бы то быть должно,
Да в наш век злобных слова умными владеют.
А к тому ж не только тех науки имеют
Недрузей, которых я, краткости радея,
Исчел иль, правду сказать, мог исчесть смелея.
Полно ль того? Райских врат ключари святые,
И им же Фемис вески вверила златые,
Мало любят, чуть не все, истинну украсу.

Епископом хочешь быть — уберися в рясу,
Сверх той тело с гордостью риза полосата
Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,
Клобуком покрой главу, брюхо — бородою,
Клюку пышно повели — везти пред тобою;
В карете раздувшися, когда сердце с гневу
Трещит, всех благословлять нудь праву и леву.
Должен архипастырем всяк тя в сих познати
Знаках, благоговейно отцом называти.
Что в науке? что с нее пользы церкви будет?
Иной, пиша проповедь, выпись позабудет,
От чего доходам вред; а в них церкви права
Лучшие основаны, и вся церкви слава.

Хочешь ли судьею стать — вздень перук с узлами,
Брани того, кто просит с пустыми руками,
Твердо сердце бедных пусть слезы презирает,
Спи на стуле, когда дьяк выписку читает.
Если ж кто вспомнит тебе граждански уставы,
Иль естественный закон, иль народны нравы —
Плюнь ему в рожу, скажи, что врет околёсну,
Налагая на судей ту тягость несносну,
Что подьячим должно лезть на бумажны горы,
А судье довольно знать крепить приговоры.

К нам не дошло время то, в коем председала
Над всем мудрость и венцы одна разделяла,
Будучи способ одна к высшему восходу.
Златой век до нашего не дотянул роду;
Гордость, леность, богатство — мудрость одолело,
Науку невежество местом уж посело,
Под митрой гордится то, в шитом платье ходит,
Судит за красным сукном, смело полки водит.
Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Изо всех почти домов с ругательством сбита;
Знаться с нею не хотят, бегут ея дружбы,
Как, страдавши на море, корабельной службы.
Все кричат: «Никакой плод не видим с науки,
Ученых хоть голова полна — пусты руки».

Коли кто карты мешать, разных вин вкус знает,
Танцует, на дудочке песни три играет,
Смыслит искусно прибрать в своем платье цветы,
Тому уж и в самые молодые леты
Всякая высша степень — мзда уж невелика,
Семи мудрецов себя достойным мнит лика.
«Нет правды в людях, — кричит безмозглый церковник, —
Еще не епископ я, а знаю часовник,
Псалтырь и послания бегло честь умею,
В Златоусте не запнусь, хоть не разумею».
Воин ропщет, что своим полком не владеет,
Когда уж имя свое подписать умеет.
Писец тужит, за сукном что не сидит красным,
Смысля дело набело списать письмом ясным.
Обидно себе быть, мнит, в незнати старети,
Кому в роде семь бояр случилось имети
И две тысячи дворов за собой считает,
Хотя в прочем ни читать, ни писать не знает.

Таковы слыша слова и примеры видя,
Молчи, уме, не скучай, в незнатности сидя.
Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится,
Кто в тихом своем углу молчалив таится;
Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,
Весели тайно себя, в себе рассуждая
Пользу наук; не ищи, изъясняя тую,
Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую.